Центром афонского полуострова служит город Карея, получивший свое имя от ореховых деревьев, которыми он окружен. «Карея, — говорит Керн, — принадлежит к числу самых замечательных местностей, какие я когда-либо видел; особенности этого местечка прекрасно выражены в словах одного восточного писателя: «В Карее никто не гневается, никто не кричит, это царство сна». Вот я прохожу по длинной ее улице, по сторонам последней находятся торговые помещения, в которых монахи в базарные дни закупают то немногое, что им необходимо. Путник не встретит здесь ни одной женщины с покрывалом на лице, по восточному обычаю; никакой детский крик не касается моего слуха. Да, это подлинно сонное царство. И, однако же, это центр Афона». В Карее проживают «антипросопы», представители монастырей. Каждый монастырь имеет здесь свой конак, подворье, в котором и живет антипросоп. Эти ежегодно сменяющиеся представители составляют духовный собор — протат; он, впрочем, не касается внутренних дел монастырей, а регулирует отношения Афона к Порте и заведует в некотором смысле внешней политикой. Перед лицом этого собора обязан предстать каждый иноземец; здесь этот последний предъявляет грамоту патриарха и взамен ее получает окружное послание ко всем монастырям, в котором рекомендуется оказывать гостеприимство путешественнику. Кто умеет говорить по-новогречески, тот держит перед собором небольшую вступительную речь; так поступил и немецкий профессор, чем вызвал особенное сочувствие к нему антипросопов. Антипросопы, по его наблюдению, принадлежат к числу наиболее образованных в среде афонских монахов. К тому же в эту должность избираются люди сметливые, которые и занимали ее иногда по нескольку лет подряд. «Я остановился, — рассказывает Керн о себе, — у ватопедского антипросопа, человека действительно образованного, который в дни своей юности побывал в Париже и который, чего я никогда не забуду, имел отличного парижского повара (есть что помнить! — А. Л.): этот повар своим кулинарным искусством воскресил во мне почти исчезнувшее воспоминание о европейских кушаньях. Только однажды в постный день мне пришлось солоно, и я не забуду лукавой усмешки моего хозяина, когда он смотрел, с какой смертельной тоской вылавливал я плавающих в оливковом супе рыбок». (Удивительно, как остался жив еще немец после такого подвижничества!)
Ни одна из Церквей так не далека от всяких преобразований, как Греко-Восточная. Здесь сохраняются древние установления, оставаясь неизменными в течение столетий. И нигде это не бросается в глаза с такой силой, как именно на Афоне. В здешних монастырях остаются нерушимыми древние уставы. Даже мелодии остаются без изменений, и гимны поются, как они пелись тысячелетие тому назад. Видим здесь старинные Псалтири с нотами, эти пожелтелые манускрипты, писанные на пергаменте, по которым и теперь справляется богослужение, как и в отдаленные времена, когда полагалось основание первых монастырей на Афоне. Поэтому нигде нельзя изучить древнехристианское богослужение лучше, чем в этих старинных монастырских храмах; из внимательного наблюдения богослужебных обычаев здесь церковный историк приобретет больше знаний, чем из рукописных заметок, сохранившихся в библиотеках. Каждое богослужебное действие оставляет в душе присутствующего впечатление, что оно, действие, дошло до нас по преданию от веков самых отдаленных. А замечательное странноприимство, оказываемое чужестранцу везде на Афоне, нигде так прекрасно не выражается, как в храмах. Монахи отнюдь не чуждаются иноверцев, и даже приглашают их входить в главную часть храма (алтарь), куда во время богослужения имеют доступ одни священнослужители.
Пребывание этого путешественника в Ватопеде совпало с двухнедельным Успенским постом. Это давало ему повод ближе присматриваться к церковным порядкам. И он с большим чувством описывает свое присутствие во время всенощной и литургии, по-видимому, в день Успения, — этим описанием Керн и заканчивает повествовательную часть своей брошюры. «Очень поучительно было для меня, — говорит он, — участие в торжественном ночном богослужении. Среди глубокой ночи удар в колокол пробудил меня от сна. В мою дверь постучался монах, заботам которого я был поручен. Он объяснил мне, что скоро начнется торжество». Немецкий ученый в поэтических красках описывает, как среди ночи, в полной тишине собирались монахи в храме; его воображение было поражено сиянием многих паникадил и бесчисленных свечей, — сиянием, отражавшимся в золоте и драгоценных камнях, украшавших иконы. Предупредительность иноков простиралась так далеко, что ему было назначено место возле служащего архиерея, одежды и трон которого приводили его в восхищение. На его счастье, ему случилось видеть пострижение в монахи, происходившее за всенощным бдением. Немец простоял в церкви два часа. И пожелал присутствовать за литургией, для каковой цели монах опять разбудил его в половине шестого часа. Литургию совершал тоже архиерей.