История жирондистов Том I (с оригинальными иллюстрациями)

Самые известные учителя подготавливали этого ребенка к владению всякого рода искусствами; мать девушки формировала в ней честолюбие. В шестнадцать лет красота и музыкальный талант девицы Дюкре уже сделали ее заметной фигурой в салонах: для одних она была артисткой, для других — девушкой хороших кровей; она соблазняла взоры всех, даже старики забывали ради нее свои лета. Граф Силлери-Жанлис влюбился в девушку и женился на ней, несмотря на сопротивление своего семейства. Друг и поверенный герцога Орлеанского, граф добился для своей жены места при дворе герцогини Орлеанской. Время и ум госпожи Жанлис сделали остальное.

Герцог привязался к ней вдвойне — поклоняясь ее красоте и восхищаясь ее умственным превосходством. Жалобы оскорбленной герцогини только придали сердечной склонности герцога упорный характер. Он провозгласил госпожу Жанлис Наставником своих детей. Раздраженная герцогиня протестовала против такого скандала, двор посмеивался, публика изумлялась. Общественное мнение, уступчивое перед теми, кто им пренебрегает, пороптало, потом замолкло; будущее оправдало отца: воспитанники этой женщины сделались не только принцами, но и порядочными людьми. Она привлекала в Пале-Рояль всех тогдашних руководителей общественного мнения, и первый клуб во Франции образовался, таким образом, во дворце первого принца крови.

Мирабо, который искал человека, способного олицетворять собой революцию, приходил на тайные свидания с герцогом Орлеанским, но удалился с неудовольствием, обнаружив свое разочарование оскорбительными словами. Ему нужен был заговорщик, а нашел он только патриота. Лафайет обвинял принца в том, что он сеет тревогу, подавить которую генерал чувствовал себя не в силах.

Якобы герцога Орлеанского видели, как и Мирабо, в группе воинственно настроенных мужчин и женщин, указывающим на дворец. Мирабо парировал нападки улыбкой презрения, а герцог Орлеанский доказал свою невиновность многочисленными и неоспоримыми свидетельствами о том, что не был в Версале ни 4, ни 5 октября.

Мирабо, разочарованный колебаниями и совестливостью герцога Орлеанского, считая его выше или ниже преступления, отказался от привлечения принца к своим честолюбивым намерениям и с тех пор старался сблизиться с Лафайетом. Последний, располагавший только вооруженной силой и видя в Мирабо силу нравственную, улыбался при мысли о дуумвирате, который обеспечил бы им власть. Между этими двумя соперниками происходили тайне свидания в Париже и Пасси, во время которых Лафайет, отвергая всякую мысль об узурпации в пользу принца, объявил Мирабо, что нужно отказаться от преступного заговора против королевы. «В таком случае, генерал, — отвечал Мирабо, — если вы хотите, пусть она живет! Униженная королева может быть полезна, королева убитая хороша лишь для плохой трагедии!»

Лафайет, уверенный в согласии короля и королевы и опираясь на негодование национальной гвардии, которую начинали утомлять восстания, позволил себе принять относительно принца тон диктатора и произнести против него фактически приговор об изгнании под предлогом поручения: герцогу Орлеанскому поручили немедленно поехать в Лондон. Но друзья принца в течение ночи побудили его переменить намерение. Он уведомил о том Лафайета запиской, Лафайет назначил ему новое свидание, убеждал его сдержать слово, велел ему выехать в двадцать четыре часа и проводил его к королю. Там принц принял на себя это фиктивное поручение и обещал не пренебрегать ничем, чтобы только уничтожить начатые в Англии интриги, направленные к поддержанию беспорядков во Франции. «Вы в этом деле более заинтересованы, чем кто-либо, — сказал ему Лафайет в присутствии короля, — потому что никто тут не скомпрометирован более вас».

Мирабо, узнав об этом давлении на герцога Орлеанского, предложил ему свои услуги, соблазняя его перспективой верховной власти. Составили уже план речи, которую Мирабо должен был произнести на другой день в Собрании. Он должен был объявить это поручение как преступный заговор, попытку ниспровержения одного гражданина, в лице которого затронута свобода всех. Мирабо не сомневался, что Собрание восстанет против столь отвратительной попытки, и обещал друзьям герцога Орлеанского наступление одного из таких поворотов общественного мнения, которые поднимают человека даже выше прежнего положения, им потерянного. Эти слова, поддержанные просьбами Лакло, Силлери, Лозена, во второй раз поколебали решимость принца. Ему показалось уже позорным то добровольное изгнание, которое сначала он же счел великодушным. На рассвете он написал королю, что не поедет.

Лафайет велел призвать его к министру иностранных дел. Там принц, снова переубежденный, написал Собранию письмо, которое разрушало весь эффект обвинений Мирабо. «Мои враги говорят, — сказал герцог Лафайету, — будто бы вы хвастаетесь, что имеете доказательства моего участия в событиях 5 октября». — «Это говорят скорее мои враги, — возразил Лафайет, — если бы у меня были против вас доказательства, то я уже велел бы вас арестовать. Я их не имею, но ищу».