Истребитель

Секунду, сказал Чернышев, который готовился тщательнее других именно к разговорам по американской истории. Прорывов нет, но мы не можем упускать; что сама идея трансарктического полета... Уилл Пост, человек во всех отношениях достойный... Уайли, поправил Трояновский, он называл себя Уайли. Да, это был достойный летчик. Начать с того, что в молодости он был шахтером, потом освоил пилотаж, ну, вы знаете, как это здесь. У нас авиация — государственное дело, а здесь одаренный человек, можно сказать самородок, должен был работать воздушным акробатом в группе парашютистов, взорвалось топливо, он лишился левого глаза... Ему пришлось наниматься личным пилотом к Пауэллу Бриско, это оклахомский миллионер, нефтяник... Вот хоть вы, Василий, сравните две судьбы — очень показательно: вы работали испытателем на главном государственном заводе, к вашим услугам была любая техника («Скорей мы к ее услугам», — подумал Дубаков, но вслух, понятно, не сказал), а Уайли летал на самолете, который купил ему этот нефтяник. Пост назвал самолет «Уинни Мэй» — в честь своей дочери; кстати, надо бы узнать, как она там: после его гибели семья бедствует. Он дважды прилетал в Москву во время своих кругосветок, но это ведь был цирк, развлечение для газетчиков — одиннадцать остановок, у нас это сделал бы любой грамотный летчик. Потом он задумал доказать, что возможна постоянная линия русско-американских полетов. Но вы же знаете, грамотные: тут депрессия, какой не было больше ста лет, а может быть, и никогда не было. Пост на собственные средства собрал гидроплан, пригласил с собой актера одного, к слову, наполовину индейца. Нормальных взглядов человек, но тоже миллионов не стяжал: простой американец, хотя бы и самый талантливый, никогда не выйдет в первый эшелон. Этот парень, Роджерс, постарше, — мой ровесник, кстати, — все актерские гонорары вложил в постройку их самолета. Но это же было собрано кустарно, и они погибли. Долетели до Камчатки, заблудились, приземлились на озере, спросили местных жителей, где они, — и на взлете рухнули в озеро. Шум был, конечно, но здесь все забывается на другой день из-за новой сенсации... Трояновский помолчал, как бы почтив память прогрессивных, но неудачливых ребят.

— Поэтому великий народ и все такое и у нас радостный повод, — продолжал он, — но не надо упускать, во-первых, что это мы им показали, а не они нам. С американской революции прошло сто пятьдесят лет, а с нашей — двадцать, им все помогали, нам все мешали, и тем не менее это мы перелетели Северный полюс к ним, а не они к нам. У них, несомненно, есть такие машины, но мы сомневаемся, что у них есть такие пилоты. Во-вторых, историческая миссия России всегда была что? — спасать весь мир от захватчика, стоять стеной на пути любых варваров, в русском желудке, как говорится, еж перепреет, это можно процитировать, они любят пословицы...

— А вы можете это перевести? — живо среагировал Волчак.

— О, я теперь что хотите могу перевести, шесть лет тут безвылазно. Russian stomach will digest a porcupine,

тут дикобраз понятней ежа, а впрочем, можно и skunk, скунс, зверь такой вонючий, даже смешней... Так вот, — Трояновский посерьезнел, — мы хотели бы напомнить, что, пока Америка вырезала местное население и расхищала его богатства, Россия практически в одиночестве стояла на пути Чингисхана, Россия выдерживала натиск европейского рыцарства, Россия никогда не нападала первой, но защищалась так, что агрессор драпал до ближайшего моря, где и тонул. Америка всегда была защищена двумя океанами — России было некуда бежать, она в центре континента, под ударами с востока и запада, и Советская Россия продолжает эту линию. И надо подчеркнуть, что, пока они жирели, мы погибали. Это и уместно, и логично. Американцы гордятся своей историей и любят, когда другие гордятся своей. Это не инструктаж, я ничему не могу учить людей, которые перелетели сюда из Москвы без посадки. Это подумать страшно! Я, когда бежал из Вельского, такое есть село в Енисейской губернии, мечтал: мне бы хоть верст тридцать пролететь, там-то меня уже не догонишь. Тридцать лет прошло — и что мы видим? Так что, товарищи, в таком духе. Вот увидите, Америка вас полюбит.

И Дубаков воспринял эту беседу как неизбежность, Чернышев усиленно кивал, но, кажется, понимал, что все это игры, а Волчак проникся всерьез. Теперь не было случая, чтобы он не поминал несчастного Уайли Поста и не подчеркивал государственную заботу о советских летчиках. Это было и хорошо, и честно, и благородно, а все же выходило несколько искусственно. Волчака начали раздражать американские манеры — например, освистывать героев: ему пришлось привыкать к тому, что это восхищение, а все же выглядело некультурно. Интонации у него появились новые — унижение паче гордости.