Истребитель

Двенадцатого августа Бровман с вечера был на аэродроме. Гриневицкий не ложился, лично контролировал предполетную подготовку. Соболева провожала жена, молчаливая, очень прямая. За год, что Бровман ее не видел, она посерьезнела, девичья застенчивость ушла, появилась суровость. И тоже задним числом казалось, что она предчувствовала. Техник Левыкин приехал со своей разбитной бабенкой, которая и тут, перед рейсом, все хохотала и, кажется, была навеселе; Левыкин смотрел виновато. Неожиданно приехал Дубаков – вроде у него с Грином никогда не было дружбы, но почему-то решил проводить. Никто и никогда не разобрался бы в запутанных отношениях первого отряда героев – видимо, на высоте бывали у них минуты того взаимопонимания, почти телепатии, каких на земле не пережить. Говорят же, что альпинисты после особенно опасного похода – как вот группа Абалакова в 1933-м, когда штурмовали пик Сталина и дошел до вершины он один, – никогда потом не встречалась, но когда у Арутюняна ушла жена и он был близок к помешательству, приехал к нему и неделю приводил его в чувство Борис Кранц, тяжелый, угрюмый человек, с которым у них в экспедиции были, говорят, самые натянутые отношения. И потом, когда Арутюнян как-то выправился (теперь был уже в новом браке и, говорят, почти счастливом), они опять не виделись больше. Есть ситуации, когда выручить может только один, самый чужой, и потом его видеть невыносимо.

В пять пошли к самолету. Как-то очень буднично все было.

– Чего невесел? – спросил Бровман Марьина, второго техника, старшего по годам в экипаже – ему уже было под сорок.

– А чего веселиться?

– Ну как, летишь же…

– Эх, – с чувством сказал Марьин, – разве я с такими ребятами летал… На́ вот тебе яблочко.

Бровман решил яблочко сохранить и съесть с экипажем, когда они вернутся.

Гриневицкий приветствовал его сухим кивком, в котором Бровману почудилось, однако, что-то заговорщическое. Дубаков достал десяток новеньких гривенников и сказал: «Вот, специально тебе вчера наменял, раздашь там корреспондентам, передерутся». Все стали вытряхивать мелочь, набрали Грину полный карман. Он хоть и провел там побольше Дубакова, почему-то не предусмотрел интереса к гривенникам. Приехал незнакомый курьер, привез папиросы «Заказные» – Грин предпочитал их; одну пачку распечатали, все закурили, остальные коробки унесли в самолет. Тут подкатил Мехлис. Выглядел он помятым и почему-то раздраженным.

– Вы возьмете Софичкина на Фэрбанксе? – спросил он Грина.

– Если вы настаиваете, возьму, – сказал Грин, поморщившись. – Но мне бы не хотелось.

– То есть почему не хотелось? – Когда Мехлис сердился, в тоне его прорывалось что-то базарное, и вообще, когда он появлялся в форме, впечатление было, что одесского скандалиста затянули в гимнастерку и предъявили публике – доказать, что не еврейское это дело носить гимнастерку. Грин объяснил, что в экипаже каждый лишний человек создает напряжение, Мехлис заклекотал, что лишним правдист не может быть и что надо же его забирать, и Грин кивнул. Бровман порадовался, что Софичкин так раздражает Грина.

– Ну, по одной еще выкурим, и полетели, – сказал Грин.

– Не многовато? – поинтересовался Мехлис.

– На земле теперь нескоро покурим.

Это он зря, подумал Бровман, примета не очень хорошая. Не надо перед полетом такие вещи… и вообще, как-то нет чувства праздника. Ощущение такое, что все они избавляются от Гриневицкого, а не провожают его. Особенно грустно было, что с ним не прощается жена, а та, что была теперь вместо жены, никогда с ним на люди не показывалась и простились они, видимо, еще вчера. Марьин хлопнул Бровмана по плечу и пошел к синей громаде: самолет был прекрасен, ничуть не тяжеловесен на рассветном небе. Грин влез последним, конструктивная особенность была такова, что командир занимает место, когда разместился уже весь экипаж. Настала пауза минут на восемь. «Что они тянут», – пробормотал Мехлис, – и тут, точно повинуясь его укоризне, закрутились винты. Разгон показался Бровману невозможно долгим, оторвались у самого края поля.

– Тяжеловата машина, – сказал Манеев, замглавинжа с завода. Бровман шумно завозражал: машина будущего! Была половина седьмого, почти тепло.

Уже светлело, и висели над Щелковом крупные тяжелые августовские облака: почему такие всегда появляются ближе к осени? Наверное, всему есть объяснение, и этому тоже.

7