Итальянский футуризм. Манифесты и программы. 1909–1941. Том 1

В самом деле, итальянские газеты посвятили длинные полемические статьи безусловно футуристской концепции последнего романа Габриэля д’Аннунцио¹, который в объяснительном интервью подтибрил наше утверждение о презрении к женщине, необходимом условии существования современного героя.

Г. Габриэле д’Аннунцио следует за нами издали, как обращённый пассеист, не имея, разумеется, мужества отказаться от своей бесчисленной клиентелы болезненных эротоманов и элегантных археологов.

Но с нас не довольно того, что мы можем отметить такой решительный отпечаток на одном из самых значительных писателей современной Италии. С нас не довольно того, что в нашу защиту мужественно выступили такой гениальный скульптор, как Винченцо Джемито², и такой знаменитый романист, как Луиджи Капуана³, публично выразившие сожаление в итальянской печати, что не могут – по причине своего преклонного возраста – биться бок о бок с нами посредством тумаков и звонких оплеух со старой выродившейся и продажной Италией.

Ибо мы посредством тумаков и звонких оплеух боролись в театрах важнейших итальянских городов.

После Триестской победы, одержанной в театре Россетти⁴, мы внезапно выступили снова в миланском Лирическом театре перед публикой в четыре тысячи душ, причём не поскупились на самые дерзкие и жестокие истины⁵.

Вокруг нас собрались великие двадцатилетние поэты, которым уже улыбается слава, – П. Буцци, Э. Каваккиоли, Либеро Альтомаре, Армандо Мацца, А. Палаццески. Они изобличали вместе со мною в стихах и в прозе позорное состояние, в котором увязла наша интеллигенция, оппортунизм и посредственность, руководящие нашей иностранной политикой, и настоятельную необходимость поднять во что бы то ни стало наше национальное достоинство, без которого немыслимы литература и искусство.

Несмотря на бурю перерывов и свистков, я продекламировал от начала до конца оду в честь генерала Азинари ди Бернеццо, который был несправедливо уволен в отставку за то, что произнёс перед войсками чересчур футуристскую речь против Австрии⁶

.

Эта ода, полная оскорбительных выходок против трусости правительства и монархии, вызвала страшный гвалт. Я обращался то к публике партера, состоявшей из клерикальных и ультрапацифистских консерваторов, то к райку, где бурлила масса рабочих Палаты Труда, точно грозные воды, сдержанные шлюзом⁷.

Внезапно один из них осмелился крикнуть: Долой отечество!

Тогда-то, изо всей силы моих лёгких, я бросил следующие слова: Вот наше первое футуристское заключение!.. Да здравствует война! Долой Австрию! которые вызвали баталию во всей зале, моментально разделившейся на два лагеря.

Служащие в своих шарфах явились на сцену; но мы с неутомимым азартом продолжили нашу манифестацию против тройственного союза при бешеных одобрениях студентов⁸. Полицейские наводнили сцену, и я был арестован, но тотчас освобождён.

Этот достопамятный вечер вызвал великий шум в австрийской и германской прессе. Венские газеты с бешенством требовали у итальянского правительства торжественного удовлетворения, которое не было дано.

В Турине третий футуристский вечер был истинной баталией Эрнани⁹. На сцене самого большого из городских театров появились вместе со мною и другими поэтами трое живописцев с большим талантом: гг. Боччони, Карра и Руссоло, которые во всеуслышание комментировали и защищали свой манифест, столь же бурный и революционный, как манифест поэтов.

По прочтении этого манифеста, который представляет собой крики возмущения против академического искусства, против музеев, против царства профессоров, археологов, торговцев подержанными вещами и антиквариев, неслыханный гвалт разразился в зале, где толпилось более трёх тысяч человек, в том числе множество артистов.

Ученики Альбертинской академии приветствовали футуристов с живейшим энтузиазмом, тогда как часть публики желала заставить их молчать.

Огромная зала не замедлила превратиться в поле сражения.

Тумаки и удары тростью, кавардак и бесчисленные драки в партере и в райке. Вмешательство полиции, аресты, дамы в обмороке среди неописуемой суматохи и толчеи.

Последовали другие шумные вечера в Неаполе, Венеции, Падуе¹⁰. Всюду импровизировались два лагеря: чувствующий себя свободным, живым строителем будущего и чувствующий себя рабом, умирающим, препаратором трупов.

Дело в том, что наши слова грубо разоблачили души и стёрли полутона. Мы всюду видели, как в какие-нибудь несколько часов возрастало мужество и число истинно молодых людей, и забавно терялись гальванизированные мумии, вызванные нашими приёмами из старых саркофагов. Однажды вечером, когда битва была ожесточённее, чем обыкновенно, нас в течение целого часа забрасывали множеством предметов.

Мы, по обыкновению, не поколебались, оставаясь на местах и посмеиваясь.

Было это в театре Меркаданте в Неаполе. На сцене за нами 160 карабинеров присутствовали при этой борьбе; префект полиции приказал им предоставить консервативной и клерикальной публике избивать нас.