Итан и Джоэл Коэны: Интервью: Братья по крови / Сост. Пол Э. Вудс

— Это персонаж, который вроде как подбрасывает все в воздух и намеренно создает путаницу, — говорит Джоэл. — Это старая идея [Дэшила] Хэммета — «Если я все взболтаю, я смогу справиться с последствиями, каковы бы они ни оказались. Всплывет что-то, что я смогу использовать».

Но Коэны искажают силу позитивного мышления, заставляя героя получить мир и потерять девушку. Неужели единственное, что глупее мужчины в погоне за шляпой, — это мужчина в попытке использовать голову под ней.

— Вы что, не знаете умных ребят, которые теряли девушек? — спрашивает вдруг услужливый Итан.

Он напоминает, что Лео слушает свое сердце. Это имя не случайно: у него львиное сердце. И еще Лео получает девушку.

— Так что, может, — неохотно признает Итан, — здесь есть мораль.

Итан произносит речь в пользу простой интуиции.

— В смысле вся затея с шляпой, тот факт, что у всех шляпы, он хорош, потому что, даже если он ничего не значит, он добавляет ниточку, которая проходит через весь сюжет, который та же нить. Ощущения хорошие.

— То же самое с решениями, которые принимаешь, пока делаешь фильм, — подхватывает Джоэл, — потому что всегда сталкиваешься с вопросами вроде «Эти обои должны быть такого цвета?», «Должен актер переходить на этот уровень или оставаться на том уровне?» И тебе приходится решать это довольно интуитивно. Приходится просто говорить: «Это, кажется, сочетается с идеей, это вроде образует единое целое с тем, что мы делаем, а это — нет». Но ты не всегда об этом думаешь.

Но потом появляются сложности. В конце концов единственный раз, когда Том слушает свое сердце, когда он решает не убивать брата своей дамы сердца, — это в итоге оказывается самой большой ошибкой за все время.

— Ирония этого хода нам вроде как понравилась, — говорит Итан, произнося «эрония» и обращая все в шутку.

А сердце Лео нарушает баланс преступной власти и приносит городу смерть и разрушение — еще одна «эрония». И простота Лео, человека действия, привязана также к его любви к крови; он «художник с автоматом».

Когда все настолько усложняется, появляется свербящее ощущение, что вы смотрите «искусство». Оно похоже на правду, даже если вы не можете понять, что это за правда такая, — или, возможно, именно поэтому. Коэны совершили прыжок от стильных кондитерских изделий вроде «Просто крови» и «Воспитывая Аризону» к тому, что романист Джон Гарднер назвал «моральной прозой». Тема «Перекрестка Миллера» в конечном счете не фильм, а человечество.

Кажется лишь уместным, что Коэны настойчиво отвергают этот комплимент.

— Он не о человечестве. Он о персонажах, знаете ли, — говорит Итан. — Если вы хотите сказать, что в той степени, в которой мы напоминаем персонажей, он о нас, то это правда, но бессодержательная правда.

Значит, глубокая правда в том, как разрешается отдельная история? Что делают отдельные персонажи? И ничего больше?

Коэны твердо и слаженно отвечают: «Именно».

Возможно, Коэны просто самые ненарочитые из нарочитых художников за всю историю. Их уклончивый и шутливый подход к интервью — как и таинственная шляпа — выдает столько же, сколько скрывает. Ибо коэновское презрение к абстрактному мышлению идет гораздо дальше традиционного для художника недоверия к идеям. В конечном счете оно коренится так же глубоко, как и стиль, который во многих отношениях составляет самую сущность Коэнов. Стиль их невероятно внимателен к поверхностям, к внешнему виду, к самому стилю.

Барри Зонненфельд рассказывает историю о незабываемом плане в «Просто крови» — когда камера, едущая вдоль стойки бара и приближающаяся к заснувшему пьяному, просто подскакивает и перелетает через него. Это фирменный коэновский план, отраженный в «Воспитывая Аризону», где камера проходит над машиной, вверх по лестнице и в окно, и в «Перекрестке Миллера», где кран опускает камеру к орущему лицу.

Но этот план был вырезан из первого монтажа «Просто крови».

— Я спросил Джоэла почему, и он сказал: «Не знаю, мне он показался слишком нарочитым», — вспоминает Зонненфельд. — Я уставился на него, не веря ушам, и сказал: «Джоэл, да весь этот фильм нарочитый».

В таком случае ничего удивительного, что один из коронных коэновских приемов — продолжительные сцены без слов, вроде пятнадцатиминутной сцены в «Просто крови», мгновения «чистого кино», одновременно роскошного подарка киноискусству и бравурного заявления о значительных способностях братьев Коэн: «Смотри, мам, без слов! Нам их не надо, у нас картинки говорят! Да что там, у нас они петь могут!»

В «Перекрестке Миллера» истины стиля пошли на шаг дальше и нашли глубину в самой поверхности.

ДЖОЭЛ: В смысле с этой шляпой, что можно сказать о шляпе, это вроде ну как бы...

ИТАН: Да, о ней как-то сложно говорить, она вроде не то чтобы... она как бы не...

ДЖОЭЛ: Но в этом-то и странность. Дело не в том, что есть какие-то типа сокрытые тайны или вроде того, вся фишка в том, что, понимаете, все прямо там, понимаете, — все прямо там...

Шляпа, несомая ветром (Жан Пьер Курсодон)