Итоги № 9 (2013)

— …А надо сказать, что любой спектакль «Лебединого» в Большом — это событие в первую очередь даже не для зрителей, а для самого театра. В зрелище участвует огромное количество людей. Балетных, например, двести человек вместе с кордебалетом, оркестр — еще сто человек, рабочие сцены, машинисты, бутафоры… Казалось бы, привыкнуть надо, но все равно каждый раз — это потрясение, акт огромного значения… Особенно для дирижера, который ведет спектакль, и для того, кто исполняет главную партию… На них смотрят полторы тысячи зрителей плюс коллеги, коллектив… Огромный творческий акт публичного существования… Наверное, то же было и при Шаляпине, и при Собинове, когда они пели в огромной аудитории Большого театра с этой акустикой, со всякими случайностями, сопутствующими любому спектаклю, с его удачами и неудачами.

Поэтому, когда Майя стала хозяйкой большой квартиры рядом с театром, к ней сразу же после каждого спектакля стали приходить, как на праздник, поклонники ее творчества, балетоманы, сопутствующие, сопереживающие. Помню главного режиссера Вахтанговского театра Рубена Николаевича Симонова, элегантного остроумного армянина, который боготворил Майю. Потом был такой журналист Владимир Орлов, знаменитая в те годы фигура. Он писал огромные статьи в «Известиях», колонки по три столбца, от верха до низа страницы. Был Вася Катанян, знаменитый кинодокументалист, будущий лауреат Ленинской премии, который тогда постоянно снимал «Лебединое озеро» по той причине, что на спектакле, как я уже говорил, обязательно присутствовал какой-нибудь заезжий коммунист, другая видная персона тех лет типа американца Аверелла Гарримана, и все это потом показывали в киножурнале «Новости дня». Заходил конструктор самолетов Александр Яковлев, который, как сплетничали, и соблазнил жену Файера… Деятели театра, художники, высокопоставленные, как сейчас говорят, функционеры…То есть такая элита тех лет…

И Майя, конечно же, оказала на меня огромное влияние. Фантастический ее успех, овации — все это производило впечатление на детскую мою душу. Мы с Аликом Мессерером тоже аплодировали ей, как безумные, пробравшись поближе к сцене. Клаку она тоже в свою квартиру допускала после спектакля, правда, всего лишь на минуту, две, на время, за которое клакеры все же успевали выразить ей свое истерическое почтение. Помню этих странных изломанных людей, которые посещали КАЖДЫЙ спектакль Майи. Баба там была одна такая высокая, толстенная, колоссальных размеров, странный угрюмый мужик, девушки-худышки…

И вот еще одна история про Майю, прекрасно иллюстрирующая ее прямой, взрывной характер. Дело в том, что у балетных век короткий, и Майя, которая последний раз танцевала «Умирающего лебедя» в семьдесят пять (!) лет, в этом смысле исключение. Им надо уложиться в этот век, сделать звездную балетную карьеру, постараться хотя бы чуть-чуть обеспечить старость.

Тут Сталин помер, воцарился Хрущев, и в пятьдесят шестом году наметились ПЕРВЫЕ заграничные гастроли Большого театра. В Англию. Во главе коллектива тогда стояла Галина Сергеевна Уланова, Майя была как бы на втором месте. Мой отец тогда уже не танцевал, а был педагогом. Зато упомянутый Алик, мой двоюродный брат и родной брат Майи, был принят в труппу Большого после окончания хореографического училища. Конечно, были дикие нервы — кто поедет, кто не поедет, — составлялись списки «гастролеров». Списки эти хранились в безумной тайне, но все равно все всё в театре знали, как всегда. Списки все время менялись — кто-то напился и попал в милицию, у кого-то оказались родственники за границей. Поездка была выгодна, можно было изрядно обогатиться за время гастролей, ведь сумма командировочных — десять долларов в сутки — казалась тогда фантастической. Потом, когда Большой стал гастролировать за рубежом постоянно, артисты привозили оттуда автомобили, шмотки, торговали ими без конца. Плюс, конечно же, слава… Международная слава…

Майя была в самом расцвете сил, но уставала всегда безумно при том изнурительном темпе жизни, который навязывается балерине. Утром — класс, весь день бесконечные репетиции, потом какой-то перерыв, два часа она отдыхает, а вечером — спектакль. Феноменальная нагрузка, нечеловеческая.

И вот Майя вдруг узнает, что Алика НЕ ПУСКАЮТ. Тогда она после утомительнейшей репетиции пошла на прием к директору театра Михаилу Чулаки, а того в кабинете нет, вышел куда-то. И тут Майя — усталая, взнервленная — делает ошибку. Директора не дождавшись, пишет ему дерзкую эмоциональную записку, смысл которой в том, что если Александр Плисецкий оказался на этих гастролях не нужен, то, может, и она, прима-балерина, лишняя? То есть поставила ультиматум нашей власти, а нашей власти ультиматумов ставить нельзя. Наша власть от ультиматумов еще больше дуреет.