Юго-запад

— Положение наших войск стало критическим, — сказал он. — Продукты питания, включая все резервы, подходят к концу. Солдат получает пятьдесят граммов хлеба в сутки, Боеприпасов нет. Мне доложено, что на каждый автомат осталось по пятьдесят—шестьдесят патронов. Танки и автомашины но могут двигаться, пет горючего. Полтора месяца мы ждали помощи извне и не дождались ее. Теперь она маловероятна» Русские полностью владеют всеми переправами на Дунае и, надо полагать, перебросили на правый берег значительные силы..

Пфеффер-Вильденбрух замолчал, оглядев сидевших перед ним генералов и офицеров. Желтые худые лица, засаленные мундиры, давно не мытые лоснящиеся волосы, руки с грязными ногтями. Сейчас это не удивило и не возмутило его. Таков был и он сам.

Жестом приказав всем сидеть, он все-таки поднялся, подошел к карте, занимавшей половину стены за его креслом.

— Данные, которыми я располагаю, позволяют мне судить, что части 6-й армии, наиболее близко стоящие к Будапешту, расположены вот здесь, в излучине Дуная, юго-восточнее Эстергома и северо-западнее по отношению к нам. До них здесь — двадцать—двадцать два километра. Я принял решение всеми имеющимися в моем распоряжении силами сегодня ночью прорываться в этом направлении.

По кабинету прокатился шорох. Вильденбрух обернулся:

— Это предпочтительнее капитуляции, господа. И предпочтительнее ожидания. Выход основных наших сил рассчитан на два перехода, каждый ночью. Днем — круговая оборона и отдых. Всех раненых оставляем здесь на милосердие бога и... дружественного нам населения венгерской столицы. Личный состав необходимо разбить на небольшие отряды, во главе которых поставить фельдфебелей и опытных унтер-офицеров. Отдайте приказ: если кто отстанет от своей группы, пусть примыкает к другой или спасается, как сумеет. На большее мы надеяться не можем...

К восьми часам вечера о решении прорываться стало известно во всех частях. На улицах и крохотных площадях в районе королевского дворца спешно комплектовались отряды по двадцать пять — тридцать человек. Каждые шестнадцать солдат получали маленькую буханку черствого хлеба и тут же делили её на пятидесятиграммовые куски. Офицерские команды вылавливали тех, кто пытался укрыться и потом сдаться в плен. Под дулами парабеллумов неудачливых дезертиров рассовывали по отрядам. Раненых бросали в темных бункерах и уходили, не оборачиваясь на их крики и проклятья. У автомашин с пустыми бензобаками распарывали штыками скаты, корёжили все, что можно сломать в моторах. Взрывать их или сжигать было категорически запрещено, что бы не привлечь внимания противника...

В двадцать один час тридцать минут первый отряд немецких войск двинулся с Мариенплаца на северо-запад. Над Будой висела глухая беззвездная тишина, и многим, кто в это время крадучись шел в разрозненной колонне, понукаемой негромкими хриплыми командами, она казалась страшнее того свиста, воя и грохота, которые вот уже сорок четыре дня бушевали над гранитными набережными Дуная, метались по склонам древних холмов, по улицам и площадям этого огромного города..,

Обойдя танки роты, разбросанные по трем параллельным улицам, Виктор Мазников вернулся к своей «тридцатьчетверке» в начале десятого. Моросил мелкий мокрый снежок, за темными размытыми силуэтами зданий мутно желтело сияние осветительных ракет. Зарева почти не было, стрельба временами затихала совсем. Чёрный израненный город глядел в небо сквозными проемами выбитых окон, наполовину обрушенными стенами многоэтажных домов. Притихший и словно чего-то ждущий, он, казалось, жадно вслушивался в собственное безмолвие, в каждый случайный выстрел, в каждый редкий и потому неожиданный разрыв снаряда.

Спустившись в башню, Виктор захлопнул крышку люка. Так было теплей. Усталость, томительной ноющей болью растекшаяся по всему телу, мешала даже думать. Хотелось вытянуть ноги и, пригревшись, спать, спать и спать. «Спать! Хоть бы подремать часок-другой удалось, и то спасибо! Отсыпаться придется после войны».

Перед глазами вдруг поплыло и исчезло горестное, растерянное лицо Ниночки Никитиной, белый стол в операционной медсанбата и на нем — мертвый отец. Их сменила газета с маленьким портретом Андрея Овчарова...

— Товарищ гвардии капитан! — сквозь тяжелую дрему услышал Мазников голос «начальника артиллерии» Арзуманяна. — Товарищ гвардии капитан! Немцы!

Виктор вскинулся, подобрал ноги, открыл глаза и, еще ничего не понимая, поглядел перед собой во тьму.

— Немцы! — повторил командир орудия.

Крышка башенного люка была приподнята, и на сером фоне неба Мазников различил неподвижный силуэт Арзуманяна.

— Ползут, товарищ гвардии капитан...

— Где ползут?

— Глядите.

Поднявшись, Виктор выглянул наружу. Редкий мокрый снежок, сыпавший час назад, теперь перестал, и все вокруг, казалось, посветлело.

— Видите? — тихо спросил Арзуманян.

— Где?

— Прямо, вон по той улице...