Юго-запад

Он послушно расстегнул широкий ремень с пряжкой, на которой выпуклыми буквами тускло блестела надпись «Gott mit uns» («С нами бог»! ), и, действительно догадавшись, что от него хотят, связал в охапку штук шесть валявшихся на снегу винтовок. Другой немецкий солдат проделал то же самое под наблюдением Отара Гелашвили. Третьим командовал принявший начальственный вид Бухалов.

— Шнелль! Шнелль! Любишь кататься, люби и саночки возить! — Авдошин шлепнул пленного рукавицей по толстому заду, —Ишь какую казенную часть отрастил! Небось, колбасник?

Немец обернулся, опять ощерился в улыбке желтыми зубами.

— Рус зольдат гут!

— А ты диплома-ат! Ясно «гут», если вам капут!

Наконец винтовки и автоматы были собраны. Толстый немец подскочил к Авдошину, вытянувшись, козырнул.

— Ест!

— Чего?

— Ваффен ест! — немец показал на связанное оружие.

— А! — догадался помкомвзвода. — Не «ест», а «есть! », Ферштеен? Давай строй свою вшивую команду!

— Wаs?

— Строй! — Авдошин знаками и жестами объяснил, что надо делать. — Айн, цвай, драй! Ферштеен?

Немец опять закивал и заулыбался, что-то прикрикнул на своих, и через минуту колонна была построена.

— Дисциплинка! — ухмыльнулся Бухалов, подкидывая в руке автомат. — Знают, с-суки, чье мясо съели!..

Гелашвили засмеялся одними глазами:

— Они думают, что Авдошин генерал.

— Не меньше, — согласился Бухалов. —Вид у него вполне!..

Помкомвзвода нахмурился:

— Бросьте вы, ребята, трепаться! Ком, ком! — крикнул он толстому немцу. Пошли! Ком!

— Ку-шать? - спросил тот.

 —Да, да, кушать! разозлился Авдошин. — Накормят вас, паразитов, не бойтесь!...

К концу дня Никандров со своей полуторкой появился в тылах, на окраине Буды. Здесь на улицах группами, громко о чем-то разговаривая, уже толпились мадьяры.

«Все, — рассуждал сам с собой старшина, сидя на подножке машины. — Раз народ из бункеров повылазил, значит дело идет к концу».

Карпенко, в белоснежном фартуке и в таких же белоснежных нарукавниках, ловко орудуя черпаком, кормил солдат тыловых подразделений. Он уже закрывал свою «контору», когда возле кухни, пробравшись через обвалившуюся стену соседнего дома, появились две маленькие тонконогие фигурки — мальчик и девочка. Они остановились шагах в десяти от машины, шмыгая носами и поглядывая то на Карпенко, то на Никандрова. У старшины как-то тяжко и тягуче заныло сердце. В свете уходящего дня он почти не различал лиц этих двух ребят, но они показались ему бледными, худыми и большеглазыми. Никандров улыбнулся, поманил ребятишек рукой. Те нерешительно подошли. Забыв, что они все равно не поймут по-русски, старшина спросил:

— Ну что, байстрюки? Лопать небось хотите, а? Эх вы, горемычные!..

Мальчик, ему было лет семь, действительно худой и большеглазый, насупился. Девочка оглянулась по сторонам и замерзшей фиолетовой рукой вытерла нос.

— Карпенко! — вскинул голову Никандров. — Налей-ка им поесть. И хлеба отрежь.

— Есть, товарищ гвардии старшина!

Повар налил в котелок борща, достал из какого-то ящика в кузове машины две ложки, полбуханки нарезанного крупными кусками хлеба и спрыгнул на мостовую. Увидев его, мальчишка отступил на два шага и потянул за собой девочку.

— Не хвилюйтесь, хлопчики! — сказал, подходя, Карпенко. — Мы ж люди свои... Чуете?

Старшина усадил обоих ребятишек на подножку, поставил между ними котелок:

— Заправляйтесь!

И, чтобы не смущать их своим присутствием, отошел вместе с Карпенко за машину.

Когда старшина вернулся, ребята уже поели и с остатками хлеба в руках молча переглядывались, не зная, что делать дальше.

— Порядок? — весело поинтересовался Никандров, заглядывая в пустой котелок. — Молодцы! Теперь дуйте домой! Дом-то далеко? — Он горестно махнул рукой. — Все равно не понимаете...

Вдруг словно что-то вспомнив, старшина полез в свою полевую сумку, достал оттуда несколько кусочков пиленого сахара, разделил его между обоими ребятами:

— Это вам вроде как доппаек.

Девочка склонила головку и, сделав движение, похожее на книксен, сказала:

— Кессенем.

Это растрогало Никандрова окончательно:

— Ах, ты! От горшка два вершка, а тоже — балерина!..

Ребятишки ушли, а он еще долго сидел на подножке машины, задумчиво глядя куда-то в пустоту, и очнулся только тогда, когда перед ним возникла мешковатая фигура Карпенко.

— Товарищ гвардии старшина...

— Чего?

— Гражданин тут какой-то... Не пойму никак, чего он хочет.

За его спиной, молча глядя на старшину унылыми глазами, стоял заросший человек в драпом пальто, в мохнатой кепке и в обшитых кожей валенках. Взгляд его говорил коротко и откровенно: «Хочу есть! »

— Может, накормить ого? — нерешительно спросил Карпенко.

— Дай что-нибудь, если осталось.

Человек в драпом пальто вдруг тронул повара за рукав и, что-то промычав, показал на кучу сваленных возле кухни дров. Потом высунул язык, ткнул в него грязным пальцем и замотал головой.

— А, глухонемой значит! — понял Карпенко и жестом спросил: «Есть хочешь? »

Человек кивнул. Карпенко протянул ему увесистую краюшку хлеба, но тот отвернулся, опять показал на дрова и на топор, прислоненный к колесу полуторки.