Юлий Цезарь. В походах и битвах

С самого начала, прибыв в Александрию лишь с 5 т. войск на судах, он был обложен в занятой им части города, с сухого пути и моря, превосходными числом войсками и флотом египтян. Убедясь, что война эта, в которую он был вовлечен так неожиданно, могла быть решена только после сосредоточения им в Александрии нужных для того сухопутных и морских военных сил и средств, он покорился необходимости ждать этого с терпением. А до того времени он принял все возможные ему меры, сначала чисто оборонительные, потом соединенные с наступательными и под конец преимущественно наступательные. Но при этом главные действия происходили не со стороны твердой земли и города, а преимущественно со стороны моря, обеих гаваней, плотины и маяка. Со стороны твердой земли и города значительных действий не происходило, но на море произошли три важных боя, из которых один важнейший в старой гавани, в которой Цезарь, лично предводительствуя своим флотом, разбил египетский. По своему, обыкновению – все делать лично, а не через других, он всегда и везде являлся главным деятелем, и на твердой земле, и на море, и личным своим присутствием и необыкновенною деятельностью одушевляя всех, руководил всем и всеми.

Наполеон I по поводу Александрийской войны делает следующие замечания:

1) Война эта дала Помпеевой партии 9 месяцев времени усилиться и утвердиться в Африке и потребовала двух новых и трудных походов Цезаря, в этой стране и потом в Испании, для совершенного одоления этой партии, чего не было бы, если бы Цезарь, после сражения при Фарсале, тотчас отправился в Африку или, если уже последовал за Помпеем в Александрию, то по крайней мере взял бы с собою 4 или 5 легионов, для перевоза которых морем не имел недостатка в судах, или, наконец, удовольствовался бы мнимою покорностью Птолемея и отложил бы отмщение ему на год.

2) 5 т. войск и 10 судов с 4 т. экипажа были слишком слабы и недостаточны для того, чтобы вести войну с Египтом и покорить такой город, как Александрия. Но Цезарь имел двоякое счастье – завладеть дворцом, цирком или цитаделью и башней с маяком и сжечь египетский флот. Только месяц спустя после его прибытия в Александрию вступила в нее египетская армия, прибывшая от Пелузия, а он вскоре после того получил до 24 морских судов с подкреплениями и запасами. Следовательно, во всей Александрийской войне его нет ничего необыкновенного (merveilleux), все планы, составленные комментаторами его в объяснение этой войны, ложны. Александрия и тогда, как теперь, имела две гавани: новую, занятую Цезарем, окруженную городскими набережными и вход в которую защищала башня с маяком, и старую, занятую александрийцами и образовавшую обширный рейд в виде дуги, хорда которой простирается до 6 т. туазов (около 5 т. сажен {туаз = 6 ф. = 6 ф. 4,7 рус. фут. = 2,7406 рус. аршин}), а город Александрия не занимал и трети этого протяжения к западу.

3) Цезарь, в войне в Галлии, никогда не означает ни сил своей армии, ни мест, где он сражался; сражения его не имеют названий; продолжатель его записок столько же темен; правда, он рассказывает, что Митридат взял Пелузий, но ничего не говорит о дальнейшем движении его, а напротив находится в противоречии с современными писателями, которые говорят, что от Пелузия Митридат двинулся к Мемфису, взял его, спустился по левому берегу Нила до Александрии и был остановлен армией Птолемея почти на высоте Алькама. Поэтому сражение было, кажется, на том пункте, где с Нилом соединялся канал, следы которого видны еще и теперь. Комментатор Цезаря называет этот канал рекою, но известно, что в Египте нет рек (кроме Нила), а имеются только каналы. Историки, по своему обыкновенно, оставляют нас в неизвестности о времени сражения; однако кажется, что оно произошло в конце мая или в начале июня; в это время вода в Ниле не совершенно низка, а это заставляет предполагать, что армия Митридата прошла чрез пустыню в апреле.

Генерал Лоссау замечает, что Египет легко мог соделаться гробницею славы Цезаря, если бы последний усомнился в своем счастье, т. е., по его понятиям, в самом себе – и что не без основания обвинили его также в том, что он в свои пожилые лета предался страсти к Клеопатре; но что природная нечувствительность его служила ему щитом, сквозь который не могло глубоко проникнуть сердечное чувство, и если он и имел мимолетные минуты слабости, то последствия доказали, что Клеопатра столь же мало, сколько и другие, могла надолго удержать его в своей власти.