Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги

В случае с госпожой Вырубовой можно привести печальные аналогии с примером друзей Марии-Антуанетты. Но надо сказать, что, помимо стремления выбирать людей по своему вкусу, не заботясь о том, что скажут завистники, тут было еще и проявление одной очень характерной для императрицы психологической особенности. Свой идеал – человека с сердцем, простым и чистым, возлюбленного Богом – она искала в людях, искренность которых ей казалась доказательством их чистоты. Интеллигенция, люди, «рассуждающие логически», всегда внушали ей недоверие. Она, кажется, так никогда и не поняла, что искренность так же легко может быть маской, как и благочестие, – и что интриганство и карьеризм могут скрываться под личиной простоты. И тут стоит выразиться определенно: чего больше всего не хватало императрице, так это таланта – столь необходимого правителям – уметь читать в глубине человеческих душ. Сама, очень верная и не переносящая фальши, она не умела различить фальшь, скрывающуюся под видом дружелюбия и откровенности. Вот почему она порой так сильно ошибалась в своих суждениях, пренебрегая искренней преданностью одних и отдавая свою симпатию другим – тем, в ком самый вульгарный карьеризм умел принимать вкрадчивый вид. Но в случае с тем узким кругом, который сформировался вокруг госпожи Вырубовой, превратившись вскоре в дружеский союз, на переднем плане всегда стояла религиозная потребность, мысль о том, что эти женщины, все горячие поклонницы Распутина, стали душами, преображенными святостью, сумевшими проникнуться ею под благодатным влиянием Божьего человека.

Мы не будем здесь вдаваться в обсуждение вопроса, не было ли у кого-то из этих женщин недозволительных отношений с Распутиным. Что здесь важно – так это то, что императрица в такое просто никогда не могла поверить. Для нее Распутин был святым, а все, что можно было против него сказать, было в ее глазах просто следствием дьявольской ненависти, которую внушала такая святость. Царице случалось говаривать людям, осмеливавшимся ее предостерегать, что им следует пойти покаяться и причаститься, чтобы стяжать благодать незамутненного зрения. Автор этих строк слышала из уст государыни такое рассуждение: «Вы, изучившая историю Церкви, как можете вы забывать, сколько святых подверглось гнусной клевете? Безжалостность врагов и нападки клеветников разве не будут лишь еще одним доказательством святости!»

Все это было следствием той изначальной неосторожности, о которой мы говорили: неосторожности погружения в атмосферу народной мистики без знания о темных и нездоровых началах, так же ей присущих. До сих пор царице приходилось иметь дело лишь с «простачками Христа ради», с их искренней верой. Она не знала о пропастях души, и потому, что ей самой мистическая чувственность была не известна, она и не могла разглядеть ее ни у Распутина, ни у некоторых его поклонниц. Она видела, что Распутин горячо проповедует, почитает святых, благоговейно причащается, что он бывает захвачен моментами экстатического вдохновения; сложная психология этого человека ей была недоступна, а мысль, что к психологии Распутина может примешиваться что-то нечистое, была для царицы попросту неприемлема. Как она могла заподозрить в Распутине последователя безнравственной секты – о которой имела лишь самые смутные представления, если вообще когда-либо слышала о ее существовании.

Правда и то, что среди голосов, довольно скоро поднявшихся против Распутина и того положения, которое он занял во дворце, были и весьма уважаемые люди – многие епископы и митрополиты Русской Церкви. Но никогда так и не произошло единодушного его осуждения – наоборот, некоторые из представителей высшего русского духовенства весьма его почитали… Так что человек, одержимый навязчивой идеей (а императрица была именно таким человеком), мог довольно легко заподозрить обвинителей в неискренности, вызванной завистью или подлыми интригами. И, кроме того, даже если эти обвинения казались царице просто искренними заблуждениями, разве сама она не была так уверена в собственной способности суждения, потому что оказалась права в деле канонизации преподобного Серафима? Что же касается разговоров в салонах Санкт-Петербурга или Москвы, то все это было для царицы лишь глупостями общества, неспособного понять святость и проецирующего на святого собственные пороки.