Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги

Правда, степень влияния Распутина сильно преувеличена: его вмешательство свелось в итоге к нескольким назначениям, скорее второстепенного плана, тогда как большинство важных назначений было сделано безотносительно к его мнению. Но несомненно и то, что царица всегда с ним советовалась и сопротивлялась любому назначению, сделанному вопреки симпатиям Распутина. Этого уже было достаточно, чтобы списать на его ответственность все совершавшееся – вплоть до командования боевыми действиями! Только представьте себе картину, как истерическая женщина и почти безграмотный крестьянин склоняются над картой фронтов! И в самом деле нужно было, чтобы страну охватила эта волна безумия, чтобы люди смогли поверить такой очевидной ерунде. Но то, что на самом деле можно было зачесть императрице, что стало ее навязчивой идеей, которую она пыталась внушить императору, была ее вера в то, что только токи благодати, исходившие из Божьего человека, могут поддержать монарха с его непосильным бременем и что любой враг Распутина, каковы б ни были его политические взгляды, обязательно будет так же и врагом национального дела.

И в этом снова сквозь туман безумных фантазий просвечивала правда. Как бы мало ни была осведомлена царица о внутренней жизни страны, нервная экзальтация придавала ее интуиции особую остроту, помогая угадывать то, чего она не знала. Она чувствовала, хотя и не могла дать этому определение, как сплетается мощный заговор против государственного строя при бессознательном участии в нем огромного количества людей, не понимавших масштабов антидинастической кампании. Она чувствовала присутствие оккультных (и международных) сил, действующих в тени, за политическими программами, выглядевшими безобидными. И для нее, с ее экзальтированным мистицизмом, все это сводилось к борьбе темных сил с силами света. И залогом победы в этой борьбе было для нее присутствие человека Божьего, который однажды уже успокоил бурю и который успокоит ее снова. Для царицы в настоящий момент внутри этой бури сражения на фронтах были лишь эпизодом, окончательная победа на полях сражений была несомненна, поскольку являлась залогом будущего, и вот это-то будущее и не должно было быть скомпрометировано уступками слепым и нечестивым людям, которые не понимали того, что Бог приуготовил для Святой Руси. Отсюда советы о твердости, о непримиримости во внутренней политике, отсюда упреки, которыми пестрят ее письма к императору: «Помни, что он был единственным, кто поддерживал тебя и кто советовал принять главнокомандование армией…», «Помни, что без него все пропало бы – армия, и Россия, и мы… помни, что без него все рухнуло бы еще в прошлом году…»

Да, это была навязчивая идея. Но прежде, чем пожать плечами, стоит задуматься не только о патологическом состоянии несчастной женщины, но и о том, что ее почти иррациональное недоверие к некоторым советникам было интуитивным, что многие смутные предчувствия, обуревавшие ее, впоследствии страшным образом оправдались… Стоит задуматься о том, что именно чрезмерность несправедливой злобы в так давно ведущейся против нее кампании и вооружила ее презрением ко всем обвинителям и заставила повсюду видеть врагов, а свою роль рассматривать как уникальный долг: противостоять, если нужно, всему миру, ради победы священного идеала.

В прекрасной книге Пьера де Нольака о Марии-Антуанетте[21]

есть поразительный пассаж об обвинительной речи Фукье-Тенвиля, в которой королева могла расслышать, сконцентрированными и искаженными, словно увиденными сквозь чудовищную лупу, столько обвинений, когда-то с легкостью брошенных ей – от нотаций «мадам Тетушек» до куплетов дерзких песенников.

Царице Александре не довелось выслушать подобной обвинительной речи перед революционным трибуналом – она выслушивала ее еще до революции в урагане ненависти, поднявшемся против нее во время войны, кульминацией которого стала самая гнусная, самая неправдоподобная клевета – о предательстве страны, которую она так страстно любила. А тот человек, который воплощал в ее глазах священный идеал, святость этой страны, был назван орудием такого предательства…

Автору этих строк довелось провести годы войны на фронте, где было видно, как растет и ширится, как снежный ком, эта жестокая клевета сначала в форме инсинуаций, вероломных аллюзий, а затем уже во весь голос… Можно лишь удивляться глупости тех, кто мог в это верить. Теперь, когда советское правительство опубликовало столько документов о подготовке революции, хорошо видны те тайные винтики, которые были пущены в ход для подготовки громоподобного обвинения, которое должно было нанести смертельный удар царскому режиму. И в ту ночь, когда Распутина заманили в засаду и застрелили как собаку, началась страшная трагедия, которая закончится двадцать месяцев спустя в окровавленном подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге.