Юность Маркса

Карл лихорадочно ищет перо. Нелегкое дело. В комнате беспорядок, при виде которого расхворалась бы аккуратная старуха Маркс. Перо лежит под кроватью. Лист исписанной ранее бумаги оказывается под спиртовкой, на которой все еще стынет недопитый, сваренный наспех кофе. Окурки, коричневые огрызки сигары валяются на подушке, на стульях. Пепел серой паутиной оплел книги. Он на пальцах, на волосах Карла.

В тишине чужого города, в одиночестве Карлу хорошо. Вдохновение требует покоя и безлюдья. Он отдается творчеству весь, страстно, позабывая все остальное.

Плохой и хороший поэт одинаково полно отдают себя поискам слова и рифмы. В этот миг рождения стиха Карл не судья своего творения. Оно дорого ему затраченной энергией, пережитой радостью, отраженным светом мысли. К тому же лирические строки приближают к нему Женни и дают выход большим противоречивым чувствам. На секунду мелькает улыбка, иронически прищуриваются глаза. Но только на мгновение.

Стихи дописаны и окрещены «Поэзией». Они — его сегодняшнее я, его настоящее:

Пламя творчества пылало,Из твоей струясь груди.Вихри вдаль и ввысь взметало,

Я питал его в груди.    Образ твой звучал, как песнь Эола,    Крыльями любви касаясь дола,    С грозным шумом, с ярким блеском    Улетал он к небесам,    Опускался к перелескам,Подымался к облакам.И когда борьба в груди стихала,

Боль и радость в песне расцветала.Формы нежной красотоюДух навеки покорен,Светлых образов толпоюЯ внезапно окружен.И, от пут земных освобожденный,Я вступаю в творческое лоно.

Карл перечитывает написанное, перечеркивает, правит.

Чувство неопределенного недовольства вдруг приходит на смену глубокому удовлетворению.

— Кому я подражаю? — спрашивает он себя.

Старый, беззубый Шлегель иронически посматривает на своего ученика. Виттенбах неодобрительно покачивает головой.

— Простоты, простоты нет. Все это вычурно, — заявляет он. — Учитесь у Гёте, молодой человек!

Проходят дни. Возвращаясь из университета, Карл снова пишет. Ночь. Коптит лампа. На потолке кольцами укладывается дым. Скупая хозяйка не топит печи. Поверх мундира Маркс набрасывает шинель, подбирает короткие крепкие ноги. Но чем холоднее рукам, тем безудержнее ткет мысль свой пылающий узор.

«Это будет необычная баллада, — надеется он, теряя свойственные ему трезвость и юмор. — Мрачная, как «Лесной царь» Гёте».

На рассвете, вконец изнеможенный, он шатаясь добирается до кровати и засыпает так спокойно и крепко, как и надлежит в восемнадцать лет. Утром, набрасываясь на кофе и булочки с маслом, перебирая лекционные записи, юноша долго не вспоминает о ночных творческих муках. Иные мысли заняли его. Но по пути в университет он в кармане шинели находит скомканный лист и осторожно, нежно распрямляет его.

Перед ним мрачная баллада — «Ночная любовь».

Он пошлет ее Женни и отцу. Они оценят. Может быть, эти стихи и хороши. Карл не уверен. Его острый, чуткий слух улавливает снова чужой ритм. Но как проверить? Не легко открыть себя как поэта! Чем больше он перечитывает «Ночную любовь», тем больше находит в ней совершенств. Так идет он по Фридрихсштрассе, неучтиво толкая прохожих и декламируя про себя свои стихи.

Вечером Карл отправляется на улицу Доротеи, в ресторанчик «Дядюшка», где предстоит встреча с только что приехавшим из Трира Эдгаром Вестфаленом.

Марксу не терпится поскорее получить вести о Женни, послушать новости родного города. Но Эдгар опаздывает. Чтоб скоротать время, юноша курит и пьет черное баварское пиво, заедая его пирожками, до которых большой охотник.

В комнате душно, толпа кружится в вальсе.

Карлу жарко и неудобно в штатском платье, но так как посещение «Дядюшки» строжайше запрещено студентам, Карлу пришлось переодеться. Иначе какой-нибудь педель, опознав его, занесет его имя на черную доску. Придется вести длинный спор с университетским начальством о благопристойности ресторана, куда после сумерек сходится мелкий служилый люд, подрабатывающие на проституции служанки и продавщицы модных лавок.

Коричневый сюртук слишком широк в плечах, длинные брюки ниспадают складками на щиколотки, и Карл кажется самому себе крайне неуклюжим. Он решает не смотреть в зеркала, развешанные по стенам, но не может удержаться. Он видит опять, что бант его повязан криво, небрежно свисают концы вдоль бортов сюртука. Привыкший к воротнику студенческого мундира, Карл все больше тяготится своим необычным костюмом и решает впредь не одеваться подобным образом.