Юность Маркса

— Господин Шварц, — шептал Фриц, — был скаред, каких мало. Он гордился тем, что только дважды в жизни решился на непроизводительные расходы. Первый раз купил жене и себе обручальные кольца, второй раз купил полное собрание сочинений Гёте. Он ежедневно проверял свои прибыли и ни разу не был в театре. Гости приглашались к нему в дом от шести до восьми вечера, — в эти часы можно было обойтись без ужина. Но в своем завещании он повелел хоронить себя, не щадя затрат. В течение многих лет он аккуратно вносил необходимую сумму в похоронную кассу, чтоб путешествие его на тот свет было обставлено на зависть всем бюргерам округи. Пятьдесят карет поплетется за катафалком, большим катафалком, о котором мечтают одинаково мясник и имперский министр. А вот, кстати, и фрейлейн Труда.

Большая багровощекая женщина в углу энергично сморкалась в траурный платок. Рядом с ней стояла маленькая старушка — вдова господина Шварца. Она испуганно таращила круглые по-мышиному глаза и искала опоры в решительном характере своей племянницы. Обе из приличия плакали, не чувствуя к этому никакой потребности.

— Старушонка скоро последует за своим супругом. Ее убьет внезапно обрушившаяся свобода. Старый Шварц отучит жену сначала возражать, а потом — и думать, — сказал Шлейг.

К гробу подошла пухлая немецкая матрона с одутловатым серым лицом. Это была мать невесты Шлейга, многолетняя сожительница покойного фабриканта. Усердно пожирающая угощение публика начала перешептываться. Жующие рты полураскрылись.

Вдова поспешила к своей более счастливой сестре, и обе они степенно обнялись и чинно заплакали. Тотчас же все вынули носовые платки и поднесли их к глазам. Шлейг, чтобы угодить Труде, закрыл глаза платком.

— Какой необыкновенный человек был господин Шварц! — патетически и достаточно громко сказал он и пошел тоже к гробу.

Брат покойного роздал собравшимся кокарды. Карл внимательно присматривался и прислушивался к тому, что происходило вокруг него. Господа в черных сюртуках почтительным шепотом передавали друг другу, что двор наконец вернулся из Потсдама и король сильно потолстел. Как и Фриц, эти люди увлеченно говорили о людях и среде, в которую не имели доступа и которой постоянно завидовали, несмотря на свои богатства.

— Фон Андерсвальд был принят вчера королевой.

— Принцесса фон Вейвид перестроила и заново обставила свою летнюю резиденцию, и моя жена заполучила ее прежнюю мебель.

— Если б моя дочь могла быть представлена принцессе Гогенлоэ, ее будущее было бы обеспечено. Я не теряю надежды.

«Вот оно — немецкое третье сословие», — подумал про себя Карл.

Распорядитель похорон предложил спеть псалом. После пения закусили снова. Компаньон Шварца произнес напутственное слово, и на гроб нахлобучили крышку. Вдова взвизгнула не громче, чем это полагалось. Маркс потащил Шлейга прочь.

— Какие перворазрядные пошляки эти «нужные» люди! А что, если решиться прожить жизнь без них? Прощай! Старая шельма Шварц обойдется без меня. Я бегу домой.

Фриц вознегодовал:

— Но ведь церемония только началась! Ты еще никому не представлялся. Безумие упускать такой случай! Вряд ли скоро умрет кто-либо столь же подходящий и так много влиятельных особ соберется в обстановке, когда размышления о вечности делают человека податливым и сговорчивым.

— Нет, уволь! Качество нередко зависит от дозы. Спасибо за наглядное обучение. Даже смерть тут сумели превратить в торговую сделку.

Карл свернул из переулка на Унтер-ден-Линден и пошел по бульвару между голыми низкими липами домой. Он смеялся, вспоминая дутую бюргерскую печаль и пышную церемонию погребения скряги.

«С небес его душа, душа почетного буржуа Шварца — этакая топкая вуаль — проплывает над миром, — шутил сам с собой Маркс. — «Прохожий, — рассуждает душа господина Шварца, — повстречав на улицах Берлина мои похороны, спросит себя, какую знаменитость, какого великого мужа потеряли Берлин, Германия, Европа? Узнав, что на кладбище везут мои, Шварца, останки, — устыдится: как мог я, живя в одном городе со. столь почтенной, со столь достойной персоной, как мог я, несчастный, не знать ее?..»

Карл ускоряет шаг. Его быстрая насмешливая фантазия не унимается.

Душа господина посудного фабриканта Шварца странствует над Берлином наподобие облака, чванясь и топорщась. От чрезмерной гордости она набухает, превращается в тучу и, наконец, разливается дождем.

Маркс ловит первые капли осеннего ливня губами. Он возвращается домой в наилучшем расположении духа и решает, наперекор всем уговорам юстиции советника, не делать более визитов ни нужным покойникам, ни влиятельным живым. Дома его ждет письмо.

«Нет, отец, — думает он, читая наставления отца, — мы разные люди».

Впервые письмо юстиции советника и его поучения злят юношу. Карла снова корят за нелюдимость и нерасчетливость.