Юрг Иенач

— Вы, верно, тоже проповедник? — спросила она.

— В некотором роде! — ответил Вазер; у себя дома он не любил кривить душой, но здесь, в этой неприветной глуши, допускал скидку на обстоятельства. — Только впустите меня, матушка, а дальше все уладится.

Старуха кивнула, приложив палец к губам, и скрылась. Немного погодя скрипнула дверца возле козьего хлева.

Вазер слез наземь, и старуха, взяв его за руку, провела по двум-трем темным ступенькам на кухню.

— Как не найтись теплой каморке — я вам свою уступлю, — сказала она, указывая на лесенку за дымовой трубой, приставленную к люку в каменном своде. — Мне здесь дела хватит на всю ночь: приезжие господа сейчас только садятся за стол. Если не будете шуметь, вас там наверху никто не тронет… А кто служит слову господню, у меня голодным сидеть не будет.

С этими словами она подала ему светильник, он, не раздумывая, взобрался по лесенке вверх, поднял правой рукой крышку и очутился в каморке с голыми стенами, похожей на темницу. Старуха последовала за ним, неся хлеб и вино, затем через боковую дверцу прошла в соседнее просторное и прохладное помещение, откуда вернулась с внушительным куском вяленой свинины. На стене над убогой постелью висел большой, богато отделанный серебром пороховой рог.

Указывая на него, старуха сказала:

— Вот что, сударь, хочу я завтра послать сыну, — это наследство от его дяди и крестного, добыча, захваченная сотню лет тому назад в войне с рыцарем де Мюссо.

Вслед за тем Вазер улегся в постель и попытался заснуть, но тщетно. Он задремал было ненадолго, и перед ним замелькали сонные видения: Иенач и Лукреция, магистр Землер и старуха у очага, хозяин Малоджского подворья и грубиян Лука сменяли друг друга в самых неожиданных сочетаниях. Вдруг все они очутились на школьной скамье, и вместо греческой военной трубы Землер взял да поднес к губам оправленный в серебро пороховой рог, исторгая из него истошный вой, а в ответ изо всех углов раздался дьявольский хохот.

Вазер очнулся, с трудом сообразил, где находится, и собрался снова заснуть, но тут ему послышались в соседней комнате два мужских голоса, спорившие между собой. Это уже было отнюдь не во сне. Что подняло Вазера с постели? То ли треволнения пути, то ли безотчетное желание развеять закравшийся в него страх, то ли попросту любопытство. Как бы то ни было, он мигом очутился у двери в соседнюю комнату; сперва прислушавшись, а потом бесшумно приоткрыв дверь, убедился, что там никого нет, на цыпочках пересек горницу в направлении к светлой полоске, в противоположной стене. Здесь он на ощупь обнаружил, что тусклый красноватый свет пробивается сквозь щель в растрескавшейся дубовой двери, обитой железными полосами. Прильнув к трещине зорким глазом, он так и застыл на месте, забыв про собственные заботы, пораженный тем, что увидел и услышал.

Перед ним была узкая горница, освещенная висячей лампой с абажуром. Двое собеседников, по-видимому, сидели друг против друга за столиком, загроможденным бумагами и беспорядочно сдвинутыми в сторону бутылками и тарелками. Тот, что поближе, сидел спиной к двери и широченными плечами, бычьей шеей и курчавой, взъерошенной головой иногда совершенно заслонял поле зрения. Но вот он в пылу доказательств и уговоров перегнулся через стол, и тогда из-за его плеча на самом свету показалось лицо второго собеседника. Вазер вздрогнул — лицо Помпео Планта! Какое же у него было суровое и скорбное выражение! Лоб прорезан поперечными морщинами, брови насуплены, запавшие глаза сверкают зловещим огнем. Гордой и полнокровной жизнерадостности как не бывало, ярая злоба боролась в нем с глубокой тоской. За этот день он, казалось, постарел на десять лет.

— Скрепя сердце готов я согласиться на кровопролитие, в котором погибнет немало близких и когда-то преданных мне людей. Еще больше претит мне необходимость прибегнуть в этом случае к помощи Испании, — медленно и глухо заговорил он после того, как его собутыльник закончил свою горячую речь, не дошедшую до слуха Вазера. — Однако… — И тут в глазах патриция вспыхнула ненависть. — Коли уж должна будет пролиться кровь, так, по крайней мере, не забудьте, Робустелли, моего супостата…

— Джорджо Иенача! — свирепо захохотал итальянец и, всадив нож в лежавший рядом хлебец, поднес его синьору Помпео, точно насаженную на пику голову.

При этом недвусмысленном аллегорическом ответе итальянец слегка повернулся, и Вазер увидел совсем рядом его жестокий профиль. Отпрянув, от двери, молодой путник счел за благо бесшумно шмыгнуть обратно в постель.

Происшедшее навело его на размышления и утвердило в намерении, не мешкая, отправиться в Вальтеллину, чтобы предостеречь друга. Но как выполнить это и самому остаться в стороне от столь опасных дел? За такими мыслями он неприметно задремал, — уж очень утомителен был истекший день.