Юрг Иенач

— Да как же?! Терпим среди нас тлетворную язву ереси; ну ничего, скоро ее выжгут каленым железом, и мы очистимся от греха. Мертвецы и святые угодники держали торжественный совет в полночь восьмого мая вон там, у Сан-Джервасио и Протасио. — Он указал на одну из ближайших церквей. — Сторож все слышал своими ушами и даже заболел с перепугу, уж очень люто они спорили. Однако же наш Сан-Карло взял верх… Еще бы, один его голос стоит двадцати.

Не замечая, как насмешливо косится на него попутчик, он и сейчас повторил то, что проделывал у каждого придорожного креста, у каждой статуи святого; когда они приблизились к часовенке с раскрашенным изображением божьей матери, он поставил корзинку наземь, бросился на колени, горящими, глазами пытаясь заглянуть между прутьями решетки.

— Вы видели, как она мне кивнула? — продолжая путь, спросил он, всецело во власти своих мыслей.

— Ну как же, — смеясь, подтвердил Вазер, — вы у нее, видно, на хорошем счету. Что это она вам наказала?

— Убить мою сестру! — с тяжким вздохом ответил юноша.

Такого цюрихский житель уже не мог стерпеть.

— Прощайте, Агостино, — сказал он. — На моей путевой карте указано, что отсюда отходит дорога на Бер-бенн. Это она и есть, правда? Я не прочь сократить себе путь. — И он сунул придурковатому малому монету.

Вазер повернул вправо и, пробираясь между стенами виноградников, обогнул подножие горы. Вскоре он увидел цель своего путешествия — селение Бербенн, потонувшее в зелени каштанов. Полуголый мальчишка привел его к пасторату, довольно невзрачному дому, но сплошным покровом увившие фасад листья и гроздья винограда, пышные гирлянды буйных побегов заслоняли убожество строения.

Широкий решетчатый навес на ветхих деревянных колонках служил хлипкой опорой этому изобилию, а также и сенями самому домику. Вверху последние лучи заката еще играли в прогретой золотисто-зеленой листве, а внизу уже все тонуло в густой тени.

Пока Вазер дивился невиданному, ничем не стесненному роскошеству природы, на пороге показалась легкая фигурка, а когда она вышла из зеленой тени, Вазер увидел прекрасную, по-девичьи юную женщину с кувшином для воды на голове. Обнаженной рукой придерживая сосуд на уложенных венцом темных косах, опустив ресницы, она словно не шла, а парила с пленительной легкостью, когда же Вазер склонился перед нею в учтивом поклоне и она подняла к нему кротко сияющий взгляд, ему показалось, что он сроду не видел такой совершенной красоты.

На его вопрос о господине пасторе она спокойным жестом свободной руки указала сквозь беседку и темные сени на заднюю дверь, освещенную сейчас золотом заката. Оттуда, к изумлению Вазера, доносилась воинственная песнь:

Прекрасней в мире смерти нет,Чем пасть в бою с врагом…

Песнь немецких ландскнехтов, звучавшую готовностью к смерти и не меньшей волей к жизни, без сомнения, пел мощный голос его друга. В самом деле, не кто иной, как он, стоял на коленях под сенью могучего вяза. И чем же завершал свои дневные труды бербеннский пастор? Он точил на оселке огромную боевую шпагу.

От неожиданности Вазер на миг онемел. Но стоявший на коленях увидел его, всадил клинок в траву, вскочил, простер руки и с возгласом: «Вазер, друг сердечный!» — прижал пришельца к своей широкой груди.

Глава четвертая

После того как гость вырвался из объятий пастора, они окинули друг друга радостным взглядом.

Вазер был несколько растерян, но постарался скрыть свое чувство.

Его подавлял весь облик силача граубюнденца, чье загорелое, обросшее бородой лицо отражало яростный огонь души. Он угадывал, что необузданная воля, ранее дремавшая в угрюмом, вялом подростке, вырвалась теперь из оков, разбуженная опасностями бурной общественной жизни.

Зато Иеначу, несомненно, понравилась складная и ловкая фигура прежнего его цюрихского приятеля, на вид скромного, с умом, но уверенного в себе. Пастор был явно рад повидать в своем уединении просвещенного городского жителя.

Он жестом пригласил гостя сесть на скамью, окружавшую ствол старого вяза, и зычным голосом крикнул:

— Лючия! Вина!

Кроткая красавица, которая встретилась Вазеру при входе в дом, вскоре появилась, неся две полные до краев глиняные кружки, с милым застенчивым поклоном поставила их на скамью между обоими приятелями и тотчас смиренно удалилась.

— Кто это прелестное создание? — спросил Вазер, с восхищением глядя ей вслед.

— Моя жена. Ты понимаешь, здесь, среди идолопоклонников, — он улыбнулся, — протестантскому пастору надо быть женатым. Это ведь один из наших основных принципов! Когда меня ссылали в этот приход, чтобы я никому не стоял поперек дороги, наши нынешние нерадивые правители строго-настрого наказывали мне спасти как можно больше душ, погрязших в трясине суеверия. С таким благим намерением я и приехал сюда. Но по сей день мне удалось наставить на путь истинный лишь одну прекрасную Лючию. Да и то ценой собственной свободы.

— Она чудо как хороша, — задумчиво произнес Вазер.