Юрг Иенач

— Вряд ли кто-нибудь более моего рад служить вашей светлости, — ответил Гримани. — И, говоря по правде, именно вам я оказываю немалую услугу, устраняя этого человека. Он давно уже был у меня на подозрении и представлялся мне источником многих грядущих бед, теперь же совершенное им кровавое деяние отдало его в мои руки. Как вы увидите из существа дела, он, по нашим законам, повинен смерти. От меня всецело зависит помиловать его, приняв во внимание смягчающие вину обстоятельства. На такое ваше пожелание с моей стороны отказа не будет, но благоволите сперва выслушать мое мнение об этом человеке. О деле как таковом я попрошу рассказать вам моего достойного друга Вазера. Он только что ознакомился с соответствующими документами, и я рад буду предоставить ему доклад о происшедшем, ибо он втайне обвиняет меня в злостной недоверчивости и оскорбительном презрении к людям.

Цюрихский гость выполнил возложенное на него поручение с дружеским усердием, показав осведомленность в судебных тонкостях. Свою точку зрения он свел к тому, что здесь налицо случай вынужденной обороны.

— А теперь дозвольте мне высказать свой взгляд, — начал Гримани глухим от скрытого волнения голосом. — Я считаю убийство преднамеренным и предумышленным, вполне в духе этой личности. Георг Иенач безмерно честолюбив, мне кажется, он без раздумья сметет любую препону, стоящую на пути его честолюбивых замыслов. Слышите — любую! Военную дисциплину, данное слово, священный долг благодарности. Я считаю его человеком без чести и веры, не знающим удержу своей дерзкой отваге.

Сжато, но еще резче и прямолинейнее, чем давеча Вазеру, изложил он герцогу, какие своекорыстные цели, на его взгляд, преследовал Иенач, убивая своего соотечественника.

Герцог возразил, что такая хладнокровная, последовательная и сложная интрига никак не вяжется с образом непосредственного и горячего сердцем сына гор.

— Этот человек представляется мне неукротимым и прямолинейным, как сама стихия, — добавил он.

— Этот человек рассчитывает каждую вспышку своего гнева, извлекает пользу из каждого порыва страсти! — воскликнул венецианец с непривычной при его самообладании запальчивостью. Он для вас опасен, и, убрав его, я окажу вам огромную услугу.

Герцог с минуту помолчал в раздумье, а потом произнес веско и внушительно:

— И я тем не менее прошу вас помиловать Георга Иенача.

Гримани поклонился, подошел к письменному столу личного герцогского секретаря Приоло, который все время невозмутимо строчил, укрывшись в оконной нише; написав несколько слов на листке бумаги, провведиторе попросил молодого человека доставить его приказ в государственную тюрьму. Герцог Роган добавил, что пошлет своего адъютанта Вертмюллера сопровождать секретаря.

Тут Гримани обратил свои бесстрастные темные глаза на герцога и неожиданно спросил, не соизволит ли его светлость продолжить их разговор без свидетелей.

Роган обернулся к Вазеру и с улыбкой сказал:

— Я как раз собирался просить вас, чтобы вы вместо меня успокоили герцогиню насчет участи капитана Иенача, которому она сердечно сочувствует.

Польщенный таким доверием и обрадованный возможностью сыграть роль доброго вестника, цюрихский гость откланялся и последовал за пажом к высокородной даме, которая с нетерпением дожидалась вестей.

— Лишь из особой преданности вам, благородный герцог, я, против своего обыкновения, решаюсь быть настойчивым и рискую навлечь на себя порицание за неделикатное вмешательство в чужие дела, — начал свою речь Гримани. — Зная, как высоко я ставлю ваши душевные качества, вы поверите, что лишь уважение к ним объясняет и оправдывает столь необычный для меня шаг, хоть мы и помимо того связаны общими политическими интересами.

Только ради вас хотел я обезвредить этого человека. Мне известно его прошлое. Много лет тому назад, представляя мою республику в Граубюндене, я видел его там во главе беснующихся толпищ и ужасался его власти над взбунтовавшейся чернью.

Разрешите мне, мой сиятельный друг, бросить взгляд в близкое будущее. Невольно обращая такой же взгляд на то, что ныне творится в нашей Венецианской республике, я заслужил у нас в совете невеселое прозвище Кассандры. И по заслугам: сам я скорблю, а мне никто не верит. Но не бог Аполлон сделал меня ясновидцем, а разочарованный ум и охладевшая душа.