Юрг Иенач

Вы собираетесь вырвать Граубюнден из-под власти испанцев, и я ни на миг не сомневаюсь в успехе вашего оружия. А что делать дальше? Как после изгнания испанцев совместить намерения Французского королевства, которое вплоть до всеобщего мира ни в коем случае не выпустит из рук этот стратегически важный край, и буйное стремление его дикарей-обитателей к прежней независимости? Ведь Ришелье — простите, я хотел сказать: христианнейший король, ваш повелитель — может предоставить в ваше распоряжение лишь малую часть тех войск, которые необходимо держать в Германии, и вы будете вынуждены набирать солдат в самом Граубюндене, возлагая новые тяготы на страну, и без того истощенную всяческими бедствиями. А это удастся, — мне совестно повторять истины, до которых вы сами, надо полагать, давно додумались, — это вам удастся только при помощи щедрых посулов. Я, по крайней мере, вижу одну возможность: вам самому честным своим словом придется поручиться за то, что, добившись победы, вы полностью возвратите граубюнденцам их исконные владения и прежнюю независимость. Неспроста Ришелье посылает в Граубюнден такого человека, как вы, чье имя сияет незапятнанной честью и чья власть над протестантскими сердцами может заменить целое войско. Думаю, вы согласитесь со мной, что вам предстоят тягостные минуты щекотливой двойной игры между кардиналом и Граубюнденом. При вашем высоком уме, вы, конечно, сумеете путем мудрой политики и дипломатической медлительности мало-помалу привести в равновесие интересы французской короны, которой вы служите, и обещания, данные вами горцам, не изменяя одним и не нарушая других. Но опять-таки при условии, что никто не будет вооружать и подстрекать против вас и Франции обнадеженных вами граубюнденцев. Вы усмехаетесь, ваша светлость! В самом деле, кто в Граубюндене осмелится строить ковы против могущественной Франции или, чего доброго, поднимать открытый мятеж! Вы правы, разумеется, никто, кроме разве этого нечестивца — вашего подопечного Георга Иенача.

Герцог отшатнулся, отстраняясь рукой от столь оскорбительных для его самолюбия слов. Лицо его омрачилось. Конечно, Гримани в своей ненависти исказил и преувеличил некоторые черты Иенача, и хотя не в меру высокое и дурное мнение Гримани о даровитом полудикаре, которого он, герцог, избрал своим орудием, ставило под вопрос его проницательность, однако уязвило Рогана другое — то, как безошибочно венецианец разгадал тайную боль его жизни, двусмысленность отношений между ним и Ришелье, и не постеснялся коснуться этой раны.

Кардинал правил Францией с широким размахом, но к нему лично не был расположен и смело мог — Роган в этом не сомневался — воспользоваться его преданностью протестантству как средством к достижению цели, принеся в жертву его самого. Да, значит, опасность, в которой он старался разуверить себя, все же с непрестанной тревогой возвращаясь к ней в бессонные ночи, — была для постороннего глаза очевидной.

— Простите, дорогой герцог, что я в заботе о вас чересчур сгущаю краски, — промолвил Гримани, по ставшему суровым лицу герцога угадав его скрытую печаль. — Франция не посмеет выказать неблагодарность благороднейшему из своих сынов. Но, заклинаю вас, внемлите моей просьбе, моей мольбе — остерегайтесь Георга Иенача.

Не успел он договорить, как в аванзале раздался стук торопливых шагов, и тот, о ком шла речь, вместе с адъютантом Вертмюллером появился в библиотеке, где только что о нем судили и спорили с высот великодушия и из глубин скептической проницательности. Иенач был сумрачен и взволнован. Сидящего ближе Гримани он приветствовал смиренным поклоном и полным смертней ненависти взглядом, который был встречен со спокойным достоинством. Затем он поспешно приблизился к герцогу. Казалось, он готов в порыве горячей благодарности припасть к его коленям; но ограничился тем, что схватил руку герцога и, стыдливо опустив веки, уронил на нее жгучую слезу.

Бесстрастного Гримани покоробило это пылкое изъявление чувств; первым прервав молчание, он заметил негромко, но отчеканивая каждое слово:

— Запомните навсегда, синьор Иенач, что от казни вас спасла не правота вашего дела, а только лишь заступничество сиятельного герцога.

Взволнованный Иенач как будто и не расслышал слов венецианца; обратив огненный взгляд на герцога, он заговорил: