Юрг Иенач

Так Иенач становился все ближе и ближе герцогу, которого радовало сознание, что он извлек из унизительной безвестности этого незаурядного человека и способствовал развитию его личности. Роган нередко диву давался, как покорно и строго неукротимый горец подчиняется военной дисциплине, особенно же подкупало его безоговорочное доверие бывшего народного вождя, не позволявшего себе усомниться в конечном итоге войны и судьбе Граубюндена.

И герцог был намерен извлечь из этого итога как можно больше пользы для Граубюндена. Он не обманывался насчет неблагожелательства к нему французского двора и все же надеялся настоять на своих справедливых и строго продуманных предложениях. Неужели многочисленные победы, которые при столь малых силах явились всецело личной его заслугой и окружили французское оружие блистательным ореолом, неужели они ничего не будут говорить сыну Генриха IV и даже заядлому противнику Рогана — кардиналу, — как-никак высоко держащему знамя с французскими лилиями? Вписанные им во французские анналы доблестные подвиги без остатка сотрут, надеялся Роган, неприязнь, которая со времен междоусобных войн запечатлелась в душе короля к нему, как к бывшему предводителю гугенотов.

Роган полюбил Граубюнденский край и его народ, по-северному мужественный, по-южному мягкий. Пребывание в горах успокаивало его душевно и укрепляло телесно. Но его пленяли не места его побед — суровые, пронизанные холодными ветрами высокогорные долины со скалистыми уступами и снежными вершинами, — он предпочитал созвучные вкусам времени и его собственной чувствительной душе средние Альпы, одетые в нежную зелень, усеянные домиками и звенящими стадами. Милее всего ему были холмистые гряды, обрамлявшие теплый Домлечг. Он говаривал не раз, что на свете нет горы красивее Хейнценберга.

Граубюнденцы принимали его приязнь, как драгоценный дар и сторицей платили за нее. Во всей стране его звали не иначе, как «добрый герцог». В Куре он был кумиром всех сословий, — патрицианские семьи пленяло утонченное благородство его манер, народ же влекла к нему неподражаемая и непритворная сердечность. К тому же в протестантских общинах его ежевоскресно славословили с церковных кафедр. Перед граубюнденцами он представал как похвальнейший образец твердости в евангелической вере и как оплот гонимых протестантов всех стран.

Счастливая звезда, сопутствовавшая его военным походам, как будто возгорелась и над политическими его начинаниями. Он призвал к себе в Кьявенну самых уважаемых граубюнденцев, пункт за пунктом обсудил с ними проект соглашения, которое и было вскоре утверждено собравшимися в Тузисе союзным советом. Обе стороны пошли при этом на большие уступки. Дабы удовлетворить основные требования граубюнденцев, Роган именем Франции возвращал им по этому договору Вальтеллину. Но, в заботе о военных интересах и католической гордости своего короля, он настоял на том, чтобы впредь до заключения всеобщего мира горные перевалы Граубюндена охранялись солдатами из числа местных жителей на французской службе, а католическое исповедание было признано господствующим в Вальтеллине.

Так гласили пункты договора, которые были обсуждены в Кьявенне герцогом Генрихом и граубюнденскими властями, а затем приняты в Домлечге и получили название «Тузисских параграфов».

Если французский король признает этот заключенный за него договор, — а как может он не признать его! — тогда старые границы Граубюндена будут восстановлены, и Генрих Роган сдержит свое слово, ибо перед началом похода в этом-то он и поручился, вынужден был поручиться граубюнденцам. Уклониться от такого обещания он не мог, у него не было другого способа понудить к войне обнищавшую, истощенную страну. В данном пункте неумолимая логика проницательного венецианского провведиторе оправдала себя; зато как сильно, как глубоко он заблуждался, предостерегая герцога против Георга Иенача!

Именно утверждению Тузисских параграфов больше всего способствовал полковник Иенач; нелегкое это было дело — даже любимцу народа потребовалось немало ловкости и упорства, чтобы добиться согласия у подозрительных, ревниво оберегающих свою независимость граубюнденцев. Но Иенач из сил выбивался, поспешая из долины в долину, из общины в общину, испытывая повсюду чары своего красноречия, воздействие своих зажигательных слов. Он настаивал на том, что нельзя отвергать верную часть ради сомнительного и даже недостижимого целого. Он уговаривал удовольствоваться главным, не показывать неблагодарности их сиятельному ходатаю перед французской короной и добровольно согласился на французскую опеку, которая и без того год от году сходит на нет.