Юрг Иенач

Мы неслышно займем все выходы из «Колокола», ворвемся туда всем скопом и перебьем упившихся граубюнденцев. Я договорился в лагере, чтобы по моему условному знаку городские ворота были снаружи взорваны петардами. Наши войска войдут в город и займут его. Жители Кура в большинстве своем всегда были противниками испанских интриг и тяготели к йам, французам. Частью добровольно, а частью по принуждению они крикнут: Vive la France![8] — и, будьте покойны, ваша светлость, через несколько дней вся страна присоединится к ним, потому что всем претит союз с Испанией. Главный зачинщик должен поплатиться первым — расправу с ним я беру на себя. А едва только Иуда получит заслуженную мзду, — не сдерживая своего бешенства, воскликнул он, — все, поверьте мне, мигом примет иной оборот!

— И вы думаете вероломством и кровопролитием восстановить славу Франции? — строго спросил герцог.

Лекк указал на данные ему полномочия.

— Я только исполню волю короля, моего повелителя, — оправдываясь, возразил он. — Кардинал — человек ученый и мастер разрешать вопросы совести. В его символе веры стоит: «измена за измену». Девятнадцатого марта злостным насилием, посрамившим гостеприимство этого дома, вы были вынуждены дать слово, которое тем самым ни к чему не может вас обязывать ни перед богом, ни перед людьми, хотя бы вы и поклялись на Евангелии или на святом причастии…

— Моя совесть предписывает мне иное, — твердо и решительно заявил Роган. — Пока что я ваш главнокомандующий, а значит, вы должны и будете мне повиноваться. Не смейте больше говорить о вашем замысле! Если бы он удался, испанцы и австрияки тот же час вторглись бы в страну, благо они стоят у границы, — и возгорелась бы жесточайшая война. Сами же вы сказали: один человек хладнокровно задумал и совершил это предательство. Народ в целом ни в чем не повинен — зачем же ему такой страшной ценой платить за вину одного? Я сдержу слово и не считаю, что от этого потускнеет блеск наших лилий. А если бы даже, как вы говорите, слава французского оружия понесла урон, — все равно я обязан сдержать свое слово.

— Француз не смеет так рассуждать! — вскипел Лекк.

Герцог схватился рукой за сердце. Сам он знал и раньше, но сегодня впервые услышал из чужих уст, что отечество потеряно для него.

— Если мне нельзя быть французом и человеком чести, — тихо вымолвил он, — я предпочту сохранить честь, хотя бы мне и пришлось лишиться родины.

И оба возвратились из фонаря в комнату.

К ночи похолодало, и в доме затворили окна. На залитую лунным светом середину площади выступила рослая фигура человека, который давно уже, скрестив руки и прислонясь к стене, стоял под окнами фонаря, не замеченный обоими собеседниками. После того как мосье де Лекк, громко звеня шпорами, вышел из дома и завернул за угол, человек этот некоторое время, понурившись, шагал взад-вперед в тени противоположного ряда домов и время от времени поглядывал на фонарь в герцогском кабинете, пока там не погас огонь. Теперь он остановился на углу боковой улицы. Опять послышались шаги. Тощий человек в одежде испанского дворянина, пошатываясь, вышел на площадь и нерешительно остановился на миг, пристальным взглядом окинул того, кто стоял в ночном дозоре, затем приблизился и заговорил с ним, как со старым знакомым.

— Так я и знал, синьор Иенач, что вы заботливо оберегаете свою добычу, — заговорил незнакомец в испанском плаще. — В «Колоколе» никто не понимает, куда вы запропастились. Хорошо, что я нашел вас там, где и ожидал найти. Вы обязаны воспрепятствовать отъезду герцога! Иначе вы окажете плохую услугу Испании и выставите прежние свои старания в сомнительном свете. Сербеллони счел излишним напоминать вам, чтобы вы не выпускали герцога из рук и не дали ему снова обратить свое прославленное оружие против Испании и Австрии. Он полагал, что это негласное условие так или иначе входит в ваш договор с Испанией и незачем требовать; чтобы вы особо подписывали его. Я же говорил Сербеллони, что с детства знаю вас и, на мой взгляд, в деловых отношениях с вами, как, впрочем, и со всеми обитателями нашей земли, которая, по новейшим ученым изысканиям, вдобавок еще и вертится, — ничего нет вернее честного письменного договора. Я и привез вам такой договор, и вы только диву дадитесь, какое заманчивое предложение я вам делаю. Крепость Фуэнтес в обмен на Генриха Рогана! Конечно, не самая крепость, а снос ее, которого так давно жаждал Граубюнден. Герцога вы могли бы оставить при себе. Но шпрехеровский дом и вообще недостоин его сана, а после вашего визита девятнадцатого марта тем более стал ему неприятен, так уж лучше препроводить благочестивого вельможу в Милан, где ему будет обеспечена мирная и приятная частная жизнь. Правда, предусмотрительнее было бы, как я не раз писал вам, выражая пожелания наместника, сдать его с рук на руки вашему испанскому союзнику, не дожидаясь того, чтобы французские войска перевалили через Шплюген, где они сегодня задержали меня. Я ведь спешил сюда прямо из Милана и по их милости потерял драгоценное время.