Юрий Дроздов. Начальник нелегальной разведки

Казалось, разговор в кабинете Дроздова вполне мог поставить крест на карьере строптивого подполковника. Но нет — Юрий Иванович был тем редким начальником, что не принял происшедшее за обиду или неуважение, посягательство на его авторитет, не попытался избавиться от неугодного сотрудника. Напротив, уже позже, после того как Дроздов съездил с инспекционной поездкой в ту страну, где Валерий Михайлович был в очередной командировке, и оценил стиль и результаты его работы, между ними возникли какие-то личные отношения. Не то чтобы стали друзьями, но общались, что называется, и неформально.

Валерий Михайлович рассказал:

«Я приехал в отпуск, Юрий Иванович меня к себе пригласил — и в завершение нашей беседы зашёл разговор о путёвках. Мы уже никуда не успевали, а он не любил ездить в санатории, потому что там остаётся „след“ — фамилия, имя, отчество, звание — и всегда много друзей…

Он мне сказал: „Я — любитель природы“ — и предложил съездить семьями в Тверскую область, на Голубые озёра, это там, где Удомлинская АЭС.

Поехали на двух машинах, остановились на берегу озера. У них с Людмилой Александровной палатка была, мы в машине спали. Мы с ним утром готовили завтрак, обед готовили женщины, и совместный ужин у костра был. Так мы провели неделю…

Юрий Иванович мне там сказал: „Вот здесь я бываю часто — приезжаю отдыхать. Здесь тишина и никого нет, кто может нам помешать, можем поговорить…“ Он вывозил туда людей, показывал им прекрасные места, и там у них были разговоры… Вот и мы обменивались некоторыми мыслями, но никто нас не слышал. Дроздов очень беспокоился за судьбу людей, которые были выведены (то есть разведчиков-нелегалов, работавших „в поле“. — А. Б.

), беспокоился за Службу за нашу — что будет с ней дальше, за судьбу страны.

Это был 1990-й, Советскому Союзу оставался год. Здесь были всякие „движения“, „лиги“, „фронты“, разные калугины появились… Мы обменивались с ним некоторыми мыслями относительно того, что происходит. Он — участник Великой Отечественной войны, я застал эту войну, знал, что такое война и что такое погибшие люди. Поэтому мы быстро нашли общий язык, не надоедали друг другу и не настаивали ни на чём…»

…Что отмечали многие наши собеседники: Юрий Иванович не был злопамятным, а людей оценивал прежде всего по их отношению к делу.

Теперь мы вновь возвращаемся к нелегалу «Дубравину» — Алексею Михайловичу Козлову, в ту пору пребывавшему в южноафриканской тюрьме, понятно, что в тюрьме для белых, потому как африканцы (или как их ныне именовать?) сидели отдельно.

«В ту тюрьму, где я был, чёрных привозили казнить. Я там сидел в камере смертников… По пятницам туда привозили чёрных из тюрьмы для чёрных — и вешали вместе с белыми. Хотя разница даже тут! Последний завтрак: для белого целый жареный цыплёнок, для чёрного только половинка. Это такое средневековье — через 20 минут оба будут висеть на одной верёвке! И что, при этом белый будет свысока смотреть на чёрного?! Мол, я целую курицу съел?!

Когда через шесть месяцев меня впервые вывели на прогулку во двор тюрьмы, со всех сторон вдруг раздалось: „Парень, держись! Мы слышали, мы читали, что тебя скоро обменяют!“ Да ничего они не слышали и не читали, нигде об этом не было написано, но для меня это такая моральная поддержка была! Колоссальнейшая! Там были убийцы, насильники, ворьё всякое, бандиты… Откуда у них это сочувствие — не знаю! Кстати, через надзирателей они мне даже передали подарок — машинку для свертывания сигарет.

В тюрьме я провёл ровно два года… В конце мая 1982-го ко мне вдруг приходит начальник тюрьмы и заявляет: „Ну-ка, примерь костюм, подойдёт тебе или нет, — и подаёт совершенно не мой костюм. — Поедешь на аэродром, тебя обменяют“. Костюм не подошёл — купили и принесли новый. Старые вещи мои мне не подходили: когда меня арестовали, я весил 85 килограммов, а когда меня выпускали — 57…

Мне сказали, чтобы ничего я с собой не брал — только какой-то целлофановый пакетик мог унести… Я взял машинку, что мне заключённые подарили, потом почему-то кусок зелёного мыла, страшно вонявшего карболкой, и брезентовый пояс от тюремных штанов — зачем, тоже не знаю! Свернул и положил туда. Вот и всё, что у меня было…

Меня передали разведке ЮАР. Там было двое: Мартин Баннерт, страшный мерзавец, второй был Сенекал — высокий офицер, но мерзавец тоже великий. Они повезли меня сначала к памятнику бурам — первопроходцам ЮАР, а потом подвели к большому обрыву. Внизу была Претория, где находилась моя тюрьма. Мне сказали: „Если мы тебя кокнем, ты как раз упадёшь туда, на город“. Я промолчал.

Потом меня привезли в аэропорт. Полетели мы на самолёте „Боинг-747“, на триста мест, но в нём всего девять человек летели. Во Франкфурте-на-Майне пересели на вертолёт западногерманской пограничной службы и летели ещё 300 километров до КПП Херлисхаузе…