Юрий Ларин. Живопись предельных состояний

Этот дом принадлежал князю Щербатову. Это был крупный князь. У него было два кирпичных завода по дороге в Полушкино, много охотничьих ружей и разных собак. Дом был построен очень давно на белковом растворе, а желтки раздавали рабочим. Князь и его жена, графиня, жили на втором этаже. Во второй палате была спальня князя и его главной прислуги, в десятой жила его жена-графиня, а на третьем этаже – я с киномехаником.

Князь был очень высокого роста и умер за границей. Хоронить его привезли в Васильевское. Но гроб был слишком мал, и крестьяне не верили, что такой большой князь поместился в нем. Ходят слухи, что половину графиня похоронила за границей, а половину привезла сюда, чтобы обмануть народ. После революции решили это дело проверить. Гроб открыли, но кроме остатков костей ничего не нашли.

Ну, кроме князя здесь жил еще и Герцен. На той стороне, в Васильевском, стояло имение помещичьего типа. Хозяин был помещик Яковлев. У него было два сына (голоса из публики: «не два, а три»). Третий – так, я его не считаю. Они, два брата, путешествовали за границей и разбазаривали имущество. Один – там у него произошел даже не роман, а так – обычная в то время барская прихоть, – и в результате чего вместе с ним в России появился сын «Шушка, он же Герцен», – цитирую по старинной книге.

Ввиду того, что Герцен был революционер, Ленин велел назвать санаторий имени Герцена. До 37‐го года здесь был общий санаторий. В нем лежали сердечники, ревматики и тушники (возгласы недоумения: «кто это?»). – Те, которые толстые.

Я во время войны был на фронте, а когда вернулся, магнитная стрелка показала – на волейбольной площадке зарыт барский клад. До сих пор он здесь (отдельные возгласы: «надо копать!»). Нельзя, товарищи, корни мешают. А вообще-то надо.

Много бы я вам мог рассказать, матерьяла у меня много, да вот записи положил я на чердак, и там их, извините, кошки обгадили.

Так и развлекались в свободное от процедур время. Юрий Ларин очень ценил своеобразный эстрадный юмор Мусогорского.

Упомянутый «Шушка, он же Герцен», оставил, впрочем, и собственноручное описание летних семейных поездок в загородное имение. В «Былом и думах» этим рассказам, довольно детальным и чрезвычайно лирическим, отведено несколько страниц. Автор ничуть не стесняется проявлений сентиментальности и ностальгических чувств: