Юрий Ларин. Живопись предельных состояний

Возвращаясь к родственникам Николая Бухарина: они надеялись, что его оправдание наконец-то произойдет прямо в ходе XXII съезда. Доносились кое-какие сигналы сверху на сей счет. Но в итоге вновь ничего. Позже, в 1964 году, кем-то инспирировано было письмо в Президиум ЦК КПСС от имени группы старых большевиков – опять-таки с предложением реабилитировать Бухарина. И снова тишина. Как мы знаем, решение вопроса затянулось на десятилетия. Постараемся все же не перегружать читателя подробностями на эту тему. Для нас в первую очередь важен контекст, в котором оказался Юрий Ларин после своего возвращения в Москву, – и да, этот контекст никак не мог быть представлен и восстановлен без упоминаний о комиссиях Молотова и Шверника, о «хрущевских зэках» и «антипартийной группе», о ходатайствах, заявлениях, письмах – и о молчании в ответ тоже. Юре пришлось во все это окунуться надолго и с головой, ну и мы уж вслед за ним.

О некоторых перипетиях и закулисных раскладах он знал от матери, про другие они вместе могли только догадываться, а еще очень многое оставалось совсем за гранью их тогдашних представлений о политической реальности. Но какова бы эта реальность ни была, она все же оставляла пока возможность, пусть призрачную, для продолжения борьбы за оправдание Бухарина. В этот процесс Юра был вовлечен практически сразу после своего переезда в Москву – и по большому счету пребывал в состоянии тихой борьбы вплоть до официальной реабилитации отца в 1988‐м. Что не означало, разумеется, каждодневного подогревания в себе благородной страсти. И тем более речь не шла о беспрерывной череде поступков. Со временем не осталось уже никаких инструментов воздействия на позицию партии, кроме составления писем в адрес начальства – а эта методика результатов не приносила. Паузы в цепи действий родственников Бухарина все удлинялись: недели и месяцы вынужденной пассивности перерастали в годы.

Словом, даже если бы Юрий Ларин отринул тогда все другие цели в жизни ради восстановления справедливости по отношению к отцу, он все равно бы не преуспел. К тому же у него действительно – чем дальше, тем отчетливей, – появлялись собственные цели, с семейной борьбой никак не связанные. А еще возникали непредвиденные проблемы, которые могли отвлечь от каких угодно планов и ввергнуть в уныние. Через несколько месяцев после переезда в столицу Юрию Ларину диагностировали туберкулез, причем в довольно тяжелой форме. Более тяжелой, чем у его матери, страдавшей от этой болезни уже долгое время. Требовались срочные меры, и Анна Михайловна подключила все свои связи в высоких сферах. Помочь с реабилитацией мужа ей там не могли, но посодействовать лечению сына оказались готовы. С подачи Ольги Шатуновской, которая дорабатывала буквально последние дни в Комитете партийного контроля, осенью 1962 года Юру Ларина определили на четыре с лишним месяца в подмосковный санаторий имени Герцена, находившийся в ведении Лечебно-санитарного управления Кремля. Получилось не без парадокса: сколь бы далеко ни забрасывала судьба этого уроженца Потешного дворца, а все-таки выхаживать его в нужную минуту довелось именно кремлевским эскулапам.

* * *

Итак, санаторий имени Герцена, километрах в шестидесяти к западу от столицы. Конец 1962 – начало 1963 года. В дальнейшей жизни Юрия Ларина этот отрезок сыграл особую роль, которую одной фразой не охарактеризовать. Сюда уместилось многое: и погружение в социальную среду, прежде ему почти или совсем не знакомую, и стремительное приобщение к актуальной «культурной повестке» (книги, кинофильмы, музыка), и начало собственных, теперь уже регулярных занятий изобразительным искусством. Здесь же и завязка двух будущих романов, определивших для Ларина фундаментальные сюжетные повороты на четверть века вперед. А вот чего в те месяцы у него не наблюдалось вовсе, так это внутренней скорби и тем более причитаний в связи с болезнью. Ольга Максакова интерпретировала ситуацию так: «Туберкулез обернулся приключением» – и в качестве литературной метафоры даже привела «Волшебную гору» Томаса Манна. У самого Ларина на сей счет имелось несколько иное сравнение: «Я попал в какой-то райский замок». Что ж, рай не рай, гора не гора, но время, проведенное в санатории, преимущественно зимнее, велением врачей было изъято из его бытовой и производственной рутины; в итоге вышло что-то вроде вставной новеллы в биографию. Новеллы трогательной, познавательной, эмоционально важной – к тому же и веселой по преимуществу.