Юрий Ларин. Живопись предельных состояний

Хоть и не обходилось в привилегированном заведении без «злобных чиновников», по выражению нашего героя, все же «контингент» в целом ему был чрезвычайно интересен. Причем по-разному интересен. Встретил он там, например, старого революционера, члена РСДРП с 1905 года, – Моисея Иосифовича Моделя. Будучи в свое время главным редактором газеты «Красная звезда», тот неоднократно общался с Николаем Бухариным, занимавшим пост главреда сначала в «Правде», а позже в «Известиях». В 1936‐м Моисей Иосифович был арестован в качестве «троцкиста» и отправлен в воркутинский лагерь, где провел последующие восемь лет. У Юры с ним возникали достаточно откровенные беседы под сенью санаторных сводов (именно сводов, поскольку краснокирпичное здание, где происходило дело, было выстроено князем Щербатовым в конце XIX века в псевдоготическом английском стиле – отсюда и «райский замок», кстати).

Появлялись знакомцы и иного толка – скажем, Эвальд Ильенков, «талантливый ученый, философ и замечательной души человек», по характеристике Ларина. Тот был старше Юры на 12 лет; со студенческой скамьи, после первого курса легендарного ИФЛИ, отправился на фронт, воевал артиллеристом и дошел до Берлина. А в середине 1950‐х стал восходящей звездой на кафедре философии МГУ, призывая отринуть сталинскую догматику и пробиться к подлинному диалектическому материализму. Его «антипартийные тезисы» подверглись публичному разгрому, Ильенков был вынужден уйти из университета и устроился на работу в Институт философии при Академии наук СССР. Писал книги, которые с трудом проходили цензуру, а то и не проходили вовсе. До конца дней оставался приверженцем «настоящего марксизма» – и с этой своей позицией категорически не умещался в прокрустово ложе официальных доктрин. Впрочем, диссидентом он никогда не был, веря в реформируемость советской власти и в «социализм с человеческим лицом». Однако реальность больно разочаровывала. Эвальд Васильевич Ильенков покончил с собой в 1979 году.

А за семнадцать лет до того они с Юрой подолгу общались в санаторных покоях или во время прогулок по окрестностям. «С Эвальдом мы как-то сдружились, несмотря на разницу в возрасте, и потом я стал бывать у него дома, где собирались очень интересные люди», – вспоминал Ларин. Квартира Эвальда Ильенкова в «Доме писательского кооператива» в Камергерском переулке, которую еще в начале 1930‐х приобрел его отец, маститый литератор, действительно служила местом притяжения для многих. Именно оттуда брали начало некоторые дальнейшие Юрины знакомства в среде интеллектуалов.

Но мы говорили выше о веселости того отрезка времени. Ее действительно хватало, несмотря на некоторые строгости и ограничения, предписанные фтизиатрами. Юра Ларин, Инга Баллод, Ира Румянцева, Саша Михайлов – четверо молодых пациентов-туберкулезников (хотя Ирина была старше остальных), – легко сдружились и образовали сплоченную санаторную компанию. Спектр доступных развлечений был вполне банальным – пинг-понг, бильярд, лыжи, экскурсии, концерты, киносеансы и т. п., однако чем плох подобный фон для обитателей «волшебной горы», если они молоды?

Особым успехом у компании пользовались выступления местного массовика-затейника – почему-то по прозвищу Мусогорский. Вообще-то его реальная фамилия звучала гораздо прозаичнее, всего лишь Иванов. Причудливое прозвище шло ему куда больше (оно возникло и закрепилось в обиходе у санаторской молодежи после лекции на тему музыки: именно так докладчик именовал композитора Мусоргского). Все прочие выступления местного культработника тоже вызывали неизменный фурор. Юрий Николаевич впоследствии любил воспроизводить по памяти его извилистые историографические пассажи. Вроде таких – цитируем фрагментарно, чтобы обозначить жанр.