Южный крест

Но в штабе все еще лелеяли надежду. Взоры всех были обращены к командующему. А тот, страдая от предчувствий и сомнений, ничего не мог предпринять, не смел решиться. Вывод — отойти от Сталинграда — был арифметически правильным. Но только в интересах армии. Если эти интересы не совпадут с планом ведения войны, предложение оставить город будет отклонено опять.

«Физилер-Шторх» летел низко, боковой ветер валил его на крыло, в какие-то минуты земля виделась устрашающе-близко, а тяжелое небо падало сверху, готовое притиснуть и раздавить.

Под крылом самолета станица Нижне-Чирская показалась огромной. Улицы, переулки, окраины были черными, как будто всю округу залило жидкой грязью. И уж когда пошли на посадку, Паулюс, холодея нутром, догадался, что это войска. Они тянулись к Нижне-Чирской с юга и востока, грудились, накапливались у мостов и переездов, расползались и опять поворачивали к станице, словно все дороги вели только сюда.

Наверно, дошел слух, что тут расположился штаб армии. Тысячи, десятки тысяч людей надеются на него, Паулюса.

Человек надеется всегда, если даже гибнет последний шанс.

Боже, как это ужасно!

Да нет же, нет!.. Они вправе надеяться. Шестая армия сильна, командиры преисполнены решимости. Уже приняты все необходимые меры.

Ничего, все будет в порядке.

Улицы Нижне-Чирской забиты грузовиками, повозками, лошадьми, солдатами. Не осталось места, чтобы развернуться. И куда разворачиваться?.. В каждом закоулке, на каждом подворье полным-полно. В избах солдаты стояли плечом к плечу, не могли даже сесть. Забиты чуланы, летние кухни, хлева. По двое, по трое стояли в нужниках — чтобы только укрыться от ледяного ветра. Солдаты, повозки, грузовики, понурые, некормленые лошади — все было припорошено снегом, он точно утихомиривал, баюкал, укладывал на землю. Жгучий северный ветер смеялся дьявольским смехом: «Попа-ались!..»

Куда податься? В какую сторону?..

Ветер леденил, замораживал руки и лицо, тупой болью проникал до самой глуби.

Это что же, конец?

Еще вчера они были храбрыми и сильными, хотели и могли… А вот уже нет ни фронта, ни командиров, ни винтовок. Нет ни хлеба, ни крыши над головой. Теперь — казачья станица, которая не хочет приютить, ледяной норд-ост и русские танки. Может быть, русские уже подходят сюда, к Нижне-Чирской, и надо что-то делать.

Всем хотелось куда-то идти, пробиваться. Но каждому мешали. Напирали, крыли друг друга последними словами:

— Паршивая свинья! Вот тебе! Я награжден Железным крестом еще за французский поход! Не знаешь? Ду бист Арш мит Орэн! (Ты задница с ушами! Вот тебе, получай!)

Шум, гвалт и драка вздыбились, в одну минуту разлились во всю ширину улицы, густая толпа шарахнулась в один конец, потом в другой… Бабахнули, сухо лопнули винтовочные выстрелы. Ржали, рвались из постромок испуганные кони, ездовые воротили их в сторону, норовили выправить на простор. Лошади лезли на чужие повозки, на людей; кого-то свалили, толочили ногами.

— Помогите! У меня дети!..

Но никому не было дела до чужих детей. Лезли вперед, расталкивали, пробивались — в помещение, под крышу. Свалили плетень, хлынули на чье-то подворье, в саманный катушок…

— Наза-ад! Здесь разместился штаб полка!

— К черту штаб полка! Мы не желаем подыхать!

— Наза-а-ад!

В двери ломились толпами, у здания комендатуры ломали забор. Откуда-то взялись фельджандармы, как положено, с большими, во всю грудь, металлическими бляхами, в касках, при полной форме. Они двигались тесной цепью, стреляли в воздух торопливыми очередями.

— Назад!

Но куда это — назад, никто не знал.

И жандармы не знали.

А над крышами, над всей станицей гудел буранный ветер, летучий снег заслонял небо, застилал глаза. Иногда сквозь белесую мглу виделось солнце, как большое мутное пятно. Было похоже — солнце силилось взглянуть, что делается внизу. Но пугалось и отступало за снеговую наволочь.

А к Нижне-Чирской все шли и шли. Ехали и шли.

* * *

Генерал Паулюс старался сидеть прямо и строго. Худощавое лицо осунулось, пробор на голове сделался шире, как будто волосы поредели, вылезли. Тонкие губы сложились горестно и скорбно, а глаза смотрели с укором, словно видел, слышал самого Гитлера. Шею, глянцевито выбритую щеку нервно подергивало. Паулюс поспешно менял положение, клонился вперед, морщился — старался избавиться от неприятного. Холеными тонкими руками трогал виски, опирался локтями на стол. Потом выпрямлялся, смотрел в окно, слушал, как гудит ветер.

Благодарение богу — плохая погода удерживает русскую авиацию.

Под самым окном крикнули:

— Ха-альт! Хальт!

Туго треснул винтовочный выстрел. И еще выстрелы — на дальних улицах. Паулюс шевельнулся на стуле, трудно повернул голову:

— Прошу — наведите порядок. Стрельба мешает мне.

Он никого не видел, обратился в пустоту… Но кто-то спешно вышел из комнаты, в коридоре протопало несколько человек. Все там же, под окном, начальственный голос крикнул:

— Вас ист лёсс?

Паулюс досадливо поморщился: действительно… Как будто ничего не случилось…

За окном стало тихо: ни выстрелов, ни голосов.