Южный крест

Ниже по Волге забухали зенитные пушки, послышался гул самолетов, а солдаты все шли и шли, не быстрее и не тише, словно самым большим желанием было у них не потерять шага и не расстроить рядов. Мария не могла рассмотреть, различить ни одного лица, солдаты шли неспешно и тяжело, как ходят на войне; она видела это много раз, но почему-то именно сейчас подумала и утвердилась в мысли, что вот тут, на опаленных солнцем приволжских буграх, в безрадостной голой степи, люди сделают невозможное. Она не могла бы объяснить, откуда взялось это чувство. Должно быть, решила, что война докатилась до края земли.

Попутчик поднялся, закинул за плечи тощий мешок:

— Прощайте, Шли, шли — так и не познакомились. По виду вы интеллигентная.

Мария тоже встала:

— Я художница. Но теперь это ни к чему.

Солдат согласился:

— Это — потом.

Больше не сказали друг другу ни слова. Он только кивнул. И пошел. Оглянулся, помахал рукой. И Мария помахала. Пошла в другую сторону, к Сталинграду.

До войны, до смерти иль до победы, оставалось сорок километров. Она это знала — все ускоряла и ускоряла шаги.

* * *

Шла, ехала и опять шла. Утром, когда из-за Волги, из-за желтых бугров вылезло большое горячее солнце, торопливо и злобно заработали зенитки. Пушки били и справа, и слева, особенно густо впереди, за чахлой лесной полосой, где стояло сизое облако дыма. Там глухо ворочало, оттуда вырывались тревожные заводские гудки.

До Сталинграда час ходьбы.

Не в первый раз Мария видела, слышала и воздушную тревогу, и заградительный огонь зенитных батарей, и предостерегающий крик «Воздух!..». Но сейчас никто не убегал с дороги, все шагали на дымное облако устало и безбоязненно, точно обрекали себя и других, как будто иной дороги не было.

По обе стороны тянулись бахчи, на пригорке виднелся шалаш и навес. Оттуда махали рукой. Под навесом, на скамейке, сидели бахчевник — тяжелый, усатый старик в изорванной соломенной шляпе — и молоденькая девушка. Зенитки надсаживались рядом, в ушах ломило, от пушечной пальбы казалось еще жарче. Марии хотелось пить, деревянные, неподъемные ноги передвигала с трудом. Свернула с дороги, пошла к шалашу.

— Мы видим — устали, — сказал старик. — Сейчас — арбузика холодного. Клава, дай-ка.

Девушка мотнула головой — поправила за спиной тяжелую косу, пригнулась, юркнула в шалаш. У нее загорелые крепкие ноги, гибкая талия. Мария отметила: «Хороша». И еще подумала: «Костя… Какой он сейчас?..»

Полуденное небо покрылось белыми хлопьями разрывов. Они таяли, пропадали, на их месте распускались новые… В притоптанную землю возле навеса шлепнулся осколок, и Мария невольно подвинулась на скамейке.

Старик вынул нож, положил на стол:

— Не бойтесь, на крышу я положил стальной лист. Не пробивает.

Девушка подала большой полосатый «астраханец», глянула на Марию испуганными глазами:

— Вы Мария Севастьяновна? Добрынина?

Господи, откуда?

Девушка улыбнулась застенчиво:

— Я видела вашу фотографию.

Старик привычно отрезал шляпки, развалил арбуз на большие ломти.

— Ешьте. Война войной, а вот арбузы в этом году вышли отменные, — не глядя на Марию, сказал: — Вы, значит, вон кто… Со Степаном-то Михайловичем мы — старые друзья. Вместе гражданскую ломали. Ивана, можно сказать, с пеленок знаю. И Костя — в отца. Молодец — ничего не скажешь. Я вот внучке говорю: «Гляди, Клавка, не будь дурой».

Девушка опустила глаза:

— Ты, дедушка, всегда не о том…

— Все об этом самом. Потому как всю, можно сказать, родословную знаю. Раньше-то с родословной начинали, не дураками были, — не глядя на Марию, прибавил: — Вы, значит, вон кто…

Старик явно не причислял ее к хорошей родословной, и Костя, который нравился им, выходило, вроде бы не сын ее…

Сделалось обидно.

А зенитные батареи все бухали, били, словно артиллеристам приказали выпустить все снаряды.

За Мечеткой, за широкой балкой, виднелись заводские корпуса и большие каменные дома. Мария взглядывала туда, спешила напиться прохладным арбузом.

— Мы с Костей работаем вместе, — сказала Клава и зарделась, потупила глаза.

Мария Севастьяновна улыбнулась. И покивала.

Она перешла Мечетку, увидела амбразуры в каменных стенах, баррикаду поперек улицы и зенитную пушку на крыше заводоуправления… Прошли двое хмурых рабочих с противогазами через плечо, на углу военный патруль проверял документы у большого складного солдата, а возле цирка огромные афиши обещали необыкновенную программу в сентябре…

Слышалось радио, передавали сводку Совинформбюро. Идут тяжелые оборонительные бои на Дону…

Подумать только…

Перед ней остановился мальчик с большим чайником, спросил:

— Тетя, воды со льдом хотите?

Мария выпила кружку ледяной воды, сказала:

— Спасибо. Хорошая вода. Налей, пожалуйста, еще.

Мальчик обрадованно заторопился, потом вспомнил, сообщил:

— А в двенадцатом магазине селедку выдают…

Полуденное солнце висело над головой, от бетонной заводской стены, от асфальта тянуло гудроном и жаром, на сморенных тополях, на рыжих бурьянах у канавы, на измятом листе кровельного железа лежала, серая пыль. Мария увидела Мечетку, теперь уже с городской стороны. Кажется, вон за тем бугром она ела арбуз.