Южный крест

Когда находишься далеко от дома, все, что осталось в родном дворе, в бухте, где любил купаться и ловить больших пучеглазых бычков, способных проглотить таз с бельем — такие у них широкие рты, — магазин на соседней улице, в котором продавали удивительно вкусную докторскую колбасу, кинотеатр, где регулярно идут старые советские фильмы, вызывающие в душе теплое щемление, — так вот, все это воспринимается очень обостренно, увеличенно, будто на прошлое навели большую линзу, способную комара превратить в бегемота; заметны, хорошо видны бывают все оттенки, которые раньше просто не замечал, не видел… Таковы, увы, особенности зрения нашего и вообще бытия.

Так было и у Москалева — находясь здесь, на краю земли, он вспоминал прошлое и сочувствовал самому себе, видя разные ловушки и неприятные ямы, приготовленные ему сегодня, а ведь можно было бы легко обойти все это, совершить маневр, оперевшись на чье-то плечо, но ничего этого не было, ни плеча не было, ни помощи… Да и молод он все-таки еще был.

Впрочем, молодость — недостаток, который быстро проходит, так говорят люди и при этом хитро посмеиваются. Может, в выражении этом скрыт ещё какой-нибудь смысл, невидимый и неслышимый?

Это уже потом он стал мудрее, набрался опыта, познал, как вести себя в сложных и острых ситуациях, как ведал и то, что мир, в котором он живет, состоит не только из мира людей, но и кое из чего другого, также живого… Знает, что голубой кит, например, может достигать длины в триста метров и веса в двести тонн, а колибри умеет летать задом наперед и делает это так же ловко, как и вперед передом. И что самые многочисленные птицы на земле — ярко-желтые, с черным крапом ткачи, которых Геннадий видал-перевидал в своих заморских плаваниях столько, что уже не считает, как многие "дарагие рассияне", подопечные господина Ельцина, что больше всего в мире серых горластых птах, именуемых воробьями. Иногда ткачи собираются в стаи по тридцать миллионов особей и вольно носятся над землей… Тридцать миллионов — это цифра!

И так далее.

После танкера Москалев служил на эсминце, в БЧ-2 — ракетно-артиллерийской боевой части, в зенитной батарее. В океане, в плавании, часто бывало так холодно, что матросы ломали себе челюсти, когда, пытаясь согреться, отчаянно стучали зубами… Особенно студено было в ноябре, в декабре, в январе — это самые неуютные, пронзительные месяцы. Лица у бравых мореходов делались синими, полуголые шеи покрывались колючими пупырышками, будто к коже прилипли ледяные иголки.

Но голь на выдумку хитра, особенно на кораблях, где железный холод может легко залезть в организм, в кости и остаться там навсегда, и это знал каждый морячок, даже тот, который впервые в жизни ступил на трап военной посудины. По территории зенитчиков (если можно так выразиться) проходила вентиляционная труба, через которую "продувалось" машинное отделение и теплый, а часто и горячий воздух выкачивался наружу.

Главное — воздух был теплый, грел. Зенитчики нашли способ, как не мерзнуть в океане. На выходное отверстие набрасывали брезент, снятый со шлюпки, и сидели под ним, как в шалаше, грелись. В общем, хороший был способ.

Про это узнал Феликс Громов — шеф БЧ-2, командир сообразительный и ловкий. Поскреб пальцами затылок, прикидывая, как лучше проучить подчиненных, произнес удовлетворенное "О!" и поспешил на камбуз к коку.

Там взял полведра муки и спустился в машинное отделение. Муку высыпал прямо в вентиляционную трубу, вентилятор мигом всосал белую пшеничную пыль и поволок дальше, на выход.

Поднявшись на мостик, Громов прокашлялся, освобождая голос от хрипа и объявил по громкой связи:

— Зенитная батарея — срочно построиться!

Зенитчики тут же вылетели из брезентовой схоронки и с большим недоумением начали разглядывать друг друга. У них были белые мучные лица, бушлаты были белыми и то, что под бушлатом, — также белым. Все было в муке. Тельняшка, синие полосы ее, например, совсем не просматривались, погоны тоже… Хохот волной покатился по всему кораблю. Зенитчики тоже смеялись, не отставали от других, смеялись над собой, над холодом, заставившим их заниматься изобретательством, над громко грохочущими железными волнами.

Сейчас, спустя годы, Москалев вряд ли бы подставился под выпад находчивого командира, придумал бы что-нибудь свое — ныне у него и седые волосы есть, и мудрость в котелке, и… хотя силы уже не те. Да все, честно говоря, не то, даже цвет воды во владивостокских бухтах и цвет неба над городскими заливами.

Миновало время, — очень немного времени, между прочим, — и Феликс Громов стал командиром "Выдержанного", а потом пошел дальше и, когда автор этих строк общался с ним осенью 1992 года, Громов был уже четырехзвездным адмиралом, командовал всем Военно-морским флотом Российской Федерации и о "Выдержанном", эскадренном тихоокеанском миноносце, наверное, уже совсем не помнил. А может, и помнил, не знаю.

Москалев этого тоже не знал.