Ив Сен-Лоран

Каждый из них играл свою роль, подобранную по сценарию момента: культура в моде. Кутюрье дал интервью Катрин Денёв для журнала Globe, который финансировал Пьер Берже. «Какие художники заставляют вас мечтать?» — спрашивала актриса, и он отвечал, точно прустовский Сван: «О, кажется, у нас очень возвышенная беседа! Их так много! У Веласкеса, например, платья как океаны. У Мане я восхищаюсь его роскошным белым, его оттенками, например платье на картине „Балкон“ или с портрета Берты Моризо. Я нахожу возвышенной, очень свободной и совсем современной женщину с прерафаэлитских полотен»

[804].

С середины 1980-х годов его имя было под защитой особой политической и культурной касты, стремившейся оставить свой след в истории, беспрецедентной в своих амбициях восстановления и увеличения национального достояния. Это было время больших восстановительных работ. Без сомнения, кутюрье знал, что «чем более велик художник, тем сильнее он должен желать чинов и орденов, служащих ему защитой»[805]

. Даже если это признание замуровывает его в образе, который не похож на него. Именно он, первый изгой Высокой моды, предпочитал сидеть рядом с водителем, «потому что сзади это буржуазно». Он стал революционером, обласканным почестями, но о нем говорили на парижских ужинах: «Я не понимаю, у него есть все, он признан при жизни, а страдает как про€клятый художник!»

Для Жака Ланга, министра культуры, Ив Сен-Лоран воплощал собой «классицизм, великое искусство Людовика XIV, интуицию эпохи, крайнюю доброту, чрезвычайное изящество. Великий человек». На это его Гадкая Лулу, несомненно, показала бы свою попу по телевизору, с нарисованными на ней черными буквами «СПАСИБО», если бы только она действительно существовала. В те времена, когда музеи становились храмами, его дефиле приобретало черты «большой мессы». Ив Сен-Лоран жил вне критики, в окружении превосходных степеней, которые льстили его амбициям, но и душили его определенным образом. Он всегда презирал всяческие оценки и ярлыки, какие выдавали специалисты: он был единственным кутюрье, кто отказался от ежегодного смотра жюри редакторов журналов мод, которое награждало его коллег Золотыми наперстками[806]. Он хотел править один, безраздельно. Это требование могли понять только люди его профессии. Понимали раньше. «У него такая способность в своем творчестве проскальзывать дуновением, не оставляя следа на земле. Он как Бунюэль или Трюффо. Все, что они делают, это, прежде всего, для того, чтобы позволить людям мечтать, приподняться над реальностью, они увлекают людей куда-нибудь подальше от реальности, мучительной и болезненной. Они предлагают противоположность банальности» (Катрин Денёв).

Ив Сен-Лоран вошел в словарь Larousse (1985) и в Trivial Pursuit

[807] («Какой модный дизайнер создал свадебное платье Бьянки Джаггер?»). Он стал первым кутюрье, кого музеи всего мира при жизни удостаивали именными выставками: 1 миллион посетителей в Нью-Йорке (1983), 600 000 — в Пекине (1985), 260 000 — в Москве (1986), 132 000 — в Париже (1986), 240 000 — в Ленинграде (1987), 100 000 — в Сиднее (1987) — итого два с половиной миллиона посетителей между 1983 и 1987 годами. Опубликованная по случаю выставки в Музее искусства моды книга «Ив Сен-Лоран и театр» вышла с предисловием Эдмонды Шарль-Ру. Но страстные надежды на успех оказались преждевременными, потому что выставка привлекла только 9000 посетителей. «Его жизнь — легенда. Его имя — империя. Его платья, все еще благоухающие женщинами, которые их любили, входят в коллекции музеев. И он проходит через всю эту славу, через все это преклонение, через весь этот шум и звон с безмолвным отчуждением великого прустовского денди»[808].

Книга начиналась и заканчивалась потоком похвал: Франсуаза Саган, Палома Пикассо, Франсуаза Жиру, Рикардо Бофилл, Джон Фэйрчайлд. Рудольф Нуреев — единственный, кто написал слово «мужчина», Александр Либерман, Диана Вриланд, Катрин Денёв, Франсуа-Мари Банье. Жака Ланга среди подписей не было, правда, к этому времени он уже не был министром культуры: в правительстве Жака Ширака его место занял Франсуа Леотар. А потом Пьер Берже, возможно, добавил к их личным разногласиям видение другого дизайна одежды, который опирался более на технологию и ремесло, нежели на кутюрье: «Они изобретают третью ногу, второй воротник. Я говорю им: „Сделайте мне блейзер, тогда, может, вы сможете найти новые пропорции, новые объемы. Шляпы с цветочными горшками — это было чудесно, когда это была Скиапарелли, потому что она знала, что делала“», — и тут же он добавлял: «Не каждый может быть Караяном[809]. Нам не хватает первых скрипок!» И еще: «Мода наконец-то вошла в моду при Жаке Ланге. Благодаря ему она еще продолжает быть таковой. Но я думаю, что государство еще не поняло всей ее значимости. Мы должны защищать нашу репутацию. Франция не имеет конкурентов в области креативной моды».