Иван Грозный

Михаил Иванович Воротынский принадлежал к числу тех представителей русской знати, на которых неоднократно отражались перемены политики опричных лет. Правда, после того как в 1566 году царь вернул Воротынского из ссылки и отдал ему часть родовых вотчин, боярин больше не подвергался опале, но отношения его с царем продолжали оставаться сложными. Попавшие в руки царя письма Сигизмунда II и гетмана Ходкевича, в которых Воротынскому вместе с его пограничным княжеством предлагалось перейти на литовскую сторону, не привели к опале князя, но возбудили подозрительность царя. В 1568 году в главном городе Воротынского княжества — Одоеве — стояли по приказу царя воеводы «из опришнины», затем воеводы появились и в другом городе его княжества — Новосили, а в 1569 году царь снова отобрал у Михаила Ивановича его родовые владения, дав ему взамен земли в Стародубе Ряполовском, принадлежавшие ранее князю Владимиру Андреевичу. Положение князя казалось столь шатким, что, когда в связи со сменой владений Михаил Иванович Воротынский составил новое завещание, князь Иван Федорович Мстиславский и царский шурин Никита Романович, к которым он обратился, отказались быть душеприказчиками.

Очевидно, что о каких-либо взаимных симпатиях между боярином и царем вряд ли можно говорить, и лишь необходимость заставила Ивана IV передать Воротынскому командование армией. Конечно, определенное значение имело и то, что после смерти Ивана Дмитриевича Бельского и отсылки в Новгород Ивана Федоровича Мстиславского Михаил Иванович Воротынский оставался самым знатным среди русских военачальников, которому другие воеводы могли подчиниться без «порухи» для своей чести. Однако еще более важно было то, что войско знало Воротынского как одного из главных героев взятия Казани. Лишь подобный человек, «муж крепки и мужественой, в полкоустроениях зело искусны» (как отзывается о нем Курбский, сам известный военачальник), мог возглавить войско, которое должно было противостоять вражескому нашествию.

Два других важных дела занимали внимание царя после сожжения татарами Москвы: устройство своей семейной жизни и поиск надежного убежища на время татарского нашествия.

Выше уже говорилось о том, что в 1570 году по стране разъехались царские посланцы собрать девушек, из числа которых по уже заведенному обычаю царь мог выбрать себе невесту. Ни татарское нашествие, ни сожжение татарами Москвы не помешали этим хлопотам. Когда 26 июня 1571 года Таубе и Крузе посетили Александрову слободу, смотрины были в полном разгаре. С удивлением и интересом наблюдали немецкие дворяне за обычаями, неизвестными другим европейским странам. В Слободе было собрано 2000 девушек. Когда их приводили во дворец, царь «входил в комнату... кланялся им, говорил с ними немного, осматривал их и прощался с ними». Постепенно из числа девушек осталось лишь 24, затем — 12. Их, как отметили Таубе и Крузе, осматривали обнаженными, а «доктор (недавно поступивший на царскую службу воспитанник Кембриджа Елисей Бомелий. — Б.Ф.) должен был осмотреть их мочу в стакане». У будущей царицы не должно было быть ни каких-то телесных недостатков, ни болезней. Выбор царя остановился на дочери коломенского сына боярского Василия Собакина Марфе. 28 октября 1571 года он торжественно отпраздновал свою свадьбу. Однако все предосторожности оказались напрасными. По свидетельству самого царя, невеста серьезно заболела еще до свадьбы, царь, «положа на Бога упование, любо исцелеет», все же вступил с ней в брак, но через две недели после свадьбы новая царица скончалась. Царь полагал, что сам дьявол «воздвиже ближних многих людей враждовати на царицу нашу, еще в девицах сущу... и тако ей отраву злую учиниша». В его распоряжении, таким образом, оказались новые доказательства того, что создание особого опричного двора вовсе не гарантирует безопасности царю и его семье.

О всех этих деликатных обстоятельствах мы узнаем из обращения царя к участникам созванного по его просьбе церковного собора. Созыв собора был вызван тем, что после смерти третьей жены царь оказался в трудном положении, особенно трудном для такого правителя, как Иван IV, который постоянно ссылался на свои глубокие знания церковных канонов и постоянно подчеркивал свою несгибаемую преданность православному учению вплоть до мельчайших деталей. Дело в том, что и церковное право, и пользовавшиеся таким же большим авторитетом установления православных царей, осуждая вступление христианина в третий брак и налагая на него за это наказания, категорически запрещали четвертый брак. Запрет этот был специально подтвержден церковным собором 920 года, созванным в связи с попыткой вступить в четвертый брак византийского императора Льва VI.