Иван Грозный

Как представляется, объяснения следует искать в сфере отношений Ивана IV и Бога. Поражения последних лет Ливонской войны были явным свидетельством того, что Бог недоволен какими-то действиями царя и карает его за это. В жизни Ивана IV такое случалось не впервые. Божий гнев обрушился на него со страшной силой уже в годы его юности. В то время рядом с царем был наставник Сильвестр, который и объяснил ему, чем именно вызвано вмешательство Высшей силы. Теперь близ царя не было такого духовного лица, воздействию которого он был бы готов подчиниться. Вопрос о том, чем именно недоволен Бог, он должен был решать сам.

Царь был далек от того, чтобы сомневаться в правильности своей политики или в справедливости кар, постигших его подданных за совершенные ими измены. Дело, однако, было в том, что царь не ограничился тем, что лишил этих непокорных подданных имущества и жизни. Он не давал им перед смертью покаяться в грехах, он лишал их тела христианского погребения, запрещал совершать по ним заупокойные службы, делая все для того, чтобы души казненных оказались в аду. Но тем самым царь вторгался в сферу деятельности Бога «как вечного судии», предвосхищая его решение о судьбе человеческих душ, «о чем христианину, — по выражению Степана Борисовича Веселовского, — было страшно и подумать». Отсюда гнев Бога на правителя, в гордыне своей посягнувшего на только ему принадлежавшее право. К этому добавлялся еще один существенный мотив. А могли быть царь уверен, что все казненные им подданные наказаны им справедливо? Ведь многие из них были казнены по доносам лиц, которые затем, в свою очередь, оказались изменниками. Представляется совсем не случайным, что как раз в то самое время, когда первый список казненных был отослан в Симонов монастырь, 12 марта 1582 года, появился царский указ, устанавливавший суровое наказание за ложные доносы: «А назовет кто кого вором, а смертного убивства или кромолы, или рокоша (польское слово, означающее мятеж, вооруженное выступление против правителя. — Б.Ф.)

на царя государя не доведет, ино того самого казнити смертию». Царь не мог быть абсолютно уверен в виновности всех казненных, но самонадеянно обрекал на гибель их души.

Придя к такому заключению о причинах Божьего гнева, царь, очевидно, готов был пойти на самые решительные меры, чтобы умилостивить «грозного судию». Поток пожертвований, хлынувший в русские обители, говорил не о том, что царь раскаивается в содеянном и считает всех казненных невинными жертвами; он должен был свидетельствовать о том, что царь повергается ниц пред Богом, смиренно отдавая в его руки судьбы душ казненных им людей. Царь готов был на все, чтобы добиться Божьего прощения, и все умножал и умножал свои пожертвования. Вернув себе милость Бога, царь рассчитывал восторжествовать над своими врагами, взять реванш за все унижения, которые ему пришлось претерпеть.

Этой же цели царь рассчитывал достичь и путем заключения союза с Англией.

Когда в последние годы Ливонской войны Россия оказалась в международной изоляции (даже традиционно дружественная Дания стала препятствовать плаванию судов на Северную Двину вдоль норвежского побережья), только Англия оказала ей помощь. Среди воспоминаний Джерома Горсея сохранился и такой рассказ. Когда Русскому государству угрожали войска Батория, царь обратился с просьбой о помощи к королеве Елизавете, и Горсей повез через вражеские земли царское послание, спрятав его во фляге с водкой. Прибыв в Англию, Горсей «вынул и надушил, как мог, письма и наставления царя, однако королева почувствовала запах водки». Просьба Ивана IV была удовлетворена, и в 1581 году на Северную Двину было отправлено 13 кораблей, груженных медью, свинцом и порохом. Все это, однако, не означало, что царю удастся легко заключить военный союз с Англией. Опыт предшествующих лет показывал, что королева Елизавета, охотно поддерживая отношения и снабжая Русское государство необходимыми для производства вооружения товарами, упорно уклоняется от заключения договора о союзе, который мог бы вовлечь ее страну в конфликт с западными соседями России. Царю же казалось, что теперь он нашел способ, как добиться своей цели.

Вместе с английскими кораблями в 1581 году на Двину прибыл доктор Роберт Якоби, присланный королевой по просьбе царя, просившего отправить к нему хорошего лекаря. Из разговоров с доктором царь узнал о том, что у Елизаветы есть «племянница» Мэри Гастингс, и решил к ней посвататься. Он полагал, что Елизавета перестанет возражать против союза с Россией, если этот союз будет скреплен не только договором, но и брачными узами. Правда, у царя имелась жена — Мария Нагая, которая в это время ждала ребенка, но с такими препятствиями царь не намерен был считаться. Вскоре после заключения перемирия с Польшей, весной 1582 года, он отправил в Англию одного из своих лучших дипломатов — Федора Андреевича Писемского. Писемский должен был предложить королеве Елизавете от имени царя «на всякого недруга стояти заодин» и сообщить о его намерении вступить в брак с Мэри Гастингс.