Иван Калита

Он прикрывает глаза. Кончается март. Скоро апрель погонит снега, а там смерды снова пройдут по полям, вспарывая остриём сохи клёклую, затверделую землю. Эту землю, этот весенний свет оставляю тебе, Симеон! Володеть и править. Схож ли я с кесарями Константином и Устиньяном, как о том толковал даве духовный отец, причащая святых тайн? Пребудут века славы над моею Москвой - и стану равен тем великим кесарям… Исчезнет град мой в волнах времён невестимо - и в посмех потомкам обратит ся имя моё…

Ты, сын! От тебя одного… На коликой тончайшей нити висит всё содеянное мною! Но нет, ты не один! Есть преданные бояре, есть многие слуги верные, и ещё Алексий - вот кто спасёт и поддержит! Я многое совершил для тебя, сын!

Господи, дай, по слову крестника моего, святого спасителя русской земле! Дай мне веру и силы умереть спокойно! Сейчас снова взойдут, будут перекладывать, обтирать, поить и кормить, мучать лекарствами… А мне нужен только один Симеон - моя вера, надежда, спасение моё на этой земле! Где ты, сын? Услышь меня, прискачи на последний погляд!

Глава 43

Симеон прискакал в Москву на третий день после похорон. Замызганный, страшный, он сутки не слезал с коня, дважды проваливал под лёд, бросив где-то за Берендеевом княжой возок и растеряв по пути почти всю дружину, чаял успеть, и лишь за сорок вёрст от Москвы, в Сельцах, повестили ему о кончине и похоронах отца. И эти последние, безнадёжные, версты стали ему тяжелее всего.

Шатаясь в седле, въезжал он в Боровицкие ворота Кремника и выглядел так, что сторожевой в воротах опустил было копье, мысля задержать подозрительного вершника. Но Симеон, оскаля зубы на сером, заляпанном навозом и грязью лице, бешено вздынул плеть, намерясь полоснуть кметя по харе, но тут кто-то испуганно вскрикнул: «Князь!» Сторожевой, шатнувшись и заслонясь рукавом, уронил копье, а Симеон, вложив неистраченную силу удара в подарок ни в чём не виноватому коню, вихрем влетел в Кремник и, не видя шарахающих от него в испуге горожан, в слепом отчаянии закипающих слез и гнева, ворвался в ворота княжого дворца.

Охнула прислуга. Сильные руки холопов приняли с седла своего князя. На яростно-скорбное: «Где?!» - старый слуга отцов отмолвил со спокойною твёрдостью:

- У Святого Архангела. Токо пожди, батюшка, личико обтереть нать, и платье, вишь, замарал дорогою. Негоже, пред батюшкою грех!

Его завели в сени, подали умыться, переменили верхнее платье и почти насильно влили в рот чашу душистого мёду. Выбежала жена, младший брат Иван, слуги. Симеон, минуту назад готовый разрыдаться, обвёл всех обрезанным, невидящим взором, на миг только приобнял за плечи Айгусту и отстранил, не заметив даже её удивлённо-испуганного, обожающего взгляда. Таким, как сейчас, с блистающими неумолимо, обведёнными гордой тенью глазами, Айгуста ещё не видала своего супруга, разве в первые дни после возвращения его из Орды…

Отстранив всех, Симеон, обнажив голову, пеший, направил стопы свои в церковь. Тех, кто пошёл было за ним, он мановением руки остановил у паперти. Службы не было, но железные двери столь поспешно открыли перед ним, что Симеону почти не пришлось замедлить шагов у порога.

Перекрестив чело, он вступил под каменные своды и остоялся, привыкая к полутьме храма. Направо от входа, рядом с могилою дяди Юрия, простёрлась во мраке новая белая плита. Неслышно подступивший священник возжигал потушенные свечи. Симеон лишь глянул на него, не видя, и старик тотчас исчез, растаял в тёмной глубине храма.

- Батюшка! - позвал Симеон. И замолк, слушая эхо, замиравшее где-то под сводами храма: - Юшка… юшка… шка… шка… шка…

- Батюшка! - повторил он. - Я здесь, я прискакал к тебе!

Он снова умолк, и вновь эхо, невнятно замирая, договорило его слова.

- Вот я, батюшка! - повторил Симеон, делая шаг к могиле. - Прости меня! - И, склонясь, рухнул плашмя на холодный камень.

Слёзы хлынули наконец, сотрясая всё его тело, и тяжёлые сдавленные рыдания раздались под сводами храма.

- Батюшка! Батюшка! - шептал он в перерывах рыданий. - Ты звал меня? Ждал? Вот я здесь, тут я, слышишь меня? Зришь оттоль, с выси горней, сына своего? Я всё… всё знаю, ведаю, батюшка… Я буду… выдержу… вынесу… Ты только прости меня, батюшка! Вот - не успел, не возмог…

Рыдания становились тише. Священник, опасливо выглянувший из-за алтаря, увидел, что княжич по-прижнему лежит недвижно на полу, и даже перепал было. Но Симеон шевельнул головою, встал на колени. Склонясь, трижды поцеловал могильную плиту. И вновь застыл, беззвучно шевеля губами, - молился.

Вот сейчас он встанет с колен и пойдёт… Куда? Зачем? Тяжкий крест, отец, оставил ты сыну своему! Как непереносимо тяжелы заботы вышней власти? Но - да будет воля твоя, Господи! И ты, батюшка, да не узришь оттоль ослабы в сыне и наследнике своём! На сем кресте, под сенью храма сего клянусь! Да исполню волю твою и веру твою в назначение моё не отрину.

Покойся с миром, отец. Сейчас я встану с колен и пойду - править землёю и вершить власть.

Как тяжко бремя твоё! Сейчас…

Эпилог