Иван Крылов

Хотите вы этого или нет, но к чему это привело, мы можем наблюдать сегодня, когда свобода оборачивается вседозволенностью, нравственной раздвоенностью, равенство – прекраснодушием, утратой традиционных исторических и культурных ценностей, братство – эгоизмом, экономической зависимостью. И эта «вилка» понятий, тех, с которых когда-то начиналось, и тех, в которые их переформатировали, давно стала знаковым индикатором «свой-чужой».

И в таком случае правота Екатерины II в своих опасениях, что устремление к свободе, равенству, братству, сушествующее в атмосфере двойной морали, обернётся отторжением моральных ценностей, совпала с государственными интересами. У меня, однако, есть невзрачный вопрос, так, мимоходом: чем в те времена, когда уже игра шла по-крупному, руководствовалась императрица, определяя меру наказания Радищеву и Новикову? Николай I поступил круче. Но отвечать на этот вопрос, как известно, придётся буквально каждому из последующих правителей страны, находившихся на вершине власти. У всех появлялись новые реальные персонажи с несвоевременными словами и несвоевременной правдой. Соответственно, споры о том, почему столь жёстко или, наоборот, почему так мягко обошлась власть с вольнолюбивым инакомыслящим, имеют схоластический смысл: всё зависит от поставленных задач с обеих сторон.

Два года после того как прикрыли «Почту духов», Иван Андреевич не занимался журналистикой, а затем вместе с друзьями – актёрами Плавильщиковым, который тоже «баловался» литературой, и Дмитревским, публицистом Клушиным – основывает издательскую компанию «Крылов сотоварищи». Самым примечательным из тройки сотоварищей надо признать Александра Ивановича Клушина, которого с Крыловым сближало многое: литература, увлечение театром, общность жизненных и человеческих позиций, а разница в возрасте (Клушин был на шесть лет старше) особо на их отношениях не сказывалась. Не было у них разве что, говоря высоким стилем, общности эстетических потребностей и духовного устремления. Но проявилось это не сразу.

В конце 1791 года четверо друзей сорганизовались и основали совместную типографию, где через несколько месяцев помимо брошюр и книг стал выходить журнал «Зритель».

Позволю себе небольшое отступление, почти что лирическое. Если сегодня выйти на Дворцовую набережную и подойти к зданию Санкт-Петербургского государственного университета культуры, то можно оказаться около особняка, который имеет персональное имя – «Дом Бецкого». В 1791–1796 годах в нём одну из квартир снимал Иван Андреевич Крылов (некоторые помещения дворца тогда сдавались внаём). Причём не просто жил. Здесь же он обустроил типографию, где печатались журналы, сначала «Зритель», чуть позже «Санкт-Петербургский Меркурий». Читатели «Санкт-Петербургских ведомостей» в марте 1792 года читали помещённое в газете рекламное объявление:

«В Санкт-Петербурге, в типографии Крылова с товарищи, в новом Его Высокопревосходительства Ивана Ивановича Бецкого доме, что у летнего сада, выходит ежемесячное издание под названием Зритель: в нём помещаются как сатирические, критические, так и стихотворные сочинения, подражания и переводы. Началось сие издание с Февраля 1792 года… Ежели кто за благо рассудит удостоить сие издание присылкою своего сочинения, то оное помещено будет с благодарностью».

Я вовсе не напрасно своё отступление назвал лирическим. Так как окна жилища Ивана Андреевича выходили на Летний сад, откуда иной раз Крылова можно было заметить за работой над журналом. Но не только. По утрам он любил ходить по своей комнате, играя на скрипке, совершенно голым. Звуки музыки привлекали прогуливающихся по саду дам, которые, увидев в окне обнажённого мужчину, нередко возмущались. Дошло до вмешательства полиции, которая предписала журналисту «спускать шторы в то время как он играет, а то по саду (в этой части) гулять нельзя».

Версий, почему новое издание сразу стало популярным, нет, но это факт. Имеются лишь предположения. Первое среди них – злободневность, которая была ожидаема из-за уже сложившейся репутации Крылова. В программном издательском обращении к читателям сообщалось:

«Право писателя представлять порок во всей его гнусности, дабы всяк получил к нему отвращение, а добродетель – во всей её красоте, дабы пленить ею читателя…»