Иван Васильевич. Профессия – царь!

Вариант прожектора Кулибина, прекрасно подходящий для яркого освещения больших залов. Из-за чего в Испании и Франции эти игрушки вызвали буквально фурор, уходя поистине по заоблачной цене. В среднем удавалось выручить по пятнадцать-двадцать тысяч флоринов[104] за каждую солнечную лампу. И это не считая взяток за право купить вне очереди. А ведь еще и астральная соль, то есть карбид, денег стоила, и немалых.

Вот так государь и «выживал». С одного только маргарина, персидского воска, солнечных ламп, астральной соли и костяного фарфора за 1546 год чистой прибыли пришло два миллиона рублей серебром. Два миллиона! Плюс от северной торговли в казну пошлинами и сборами прилипло около двухсот пятидесяти тысяч. Много это или мало? Чудовищно! Просто потому, что в 1530 году, на момент рождения государя, годовой бюджет Великого княжества Московского насчитывал от силы шестьсот тысяч. А тут два миллиона только с личной торговли!

В этот самый момент, когда Иван Васильевич думал о деньгах с блаженным выражением лица в стиле Скруджа МакДака, скрипнула дверь и в кабинет зашла Елизавета.

– Ты уже знаешь?

– Да.

– Поздравишь? – с легкой ехидцей поинтересовалась невеста.

– Вообще-то я хотел выразить соболезнования. Все-таки это был твой отец…

– Который отрубил моей матери голову, просто потому, что захотел взять в жены другую, – холодно произнесла Елизавета, а глаза ее сверкнули.

Иван Васильевич встал, подошел и как можно нежнее обнял девушку, прижимая к себе.

– Знаешь, как он умер?

– Как свинья!

– В юные годы люди всегда так категоричны…

– Тоже мне старик… – фыркнула Елизавета.

Вместо ответа Иван нежно и осторожно поцеловал ее в шею. Потом еще. Еще. Запах ее тела встретил живой отклик у гормонов, вызвав соответствующую реакцию. Не бесподобный букет из пота и прочих продуктов жизнедеятельности, а аромат чистого женского тела. Чуть прикусил ей мочку уха. А потом они целовались и обнимались. Долго, мучительно долго. И ему потребовалось приложить огромные усилия, чтобы не пойти дальше.

– Почему? – чуть закусив губу, спросила Лиза. – Я же вижу, что ты жаждешь…

– Потому что ты еще молода. Твое тело еще растет, развивается. И если мы зачнем дитя, то оно станет забирать у тебя всякие живительные соки. И либо ребенок родится больным, либо ты пострадаешь, зубы там выпадут, волосы, зрение пропадет или еще какая гадость случится. А так дело не пойдет. Жертвовать твоим здоровьем ради поспешного рождения наследника глупо.

Елизавета внимательно посмотрела в глаза Ивану, пытаясь найти там лукавство.

– Чего ты смотришь? Я прекрасно понимаю, что жена – это нечто большее, нежели просто женщина для удовольствия и рождения потомства. Она есть соратник и сподвижник, который прикрывает спину мужа как телесно, так и духовно. Только сообща, объединившись, мужчина и женщина могут раскрыться и добиться настоящих высот. Что? Я говорю что-то не то? Или, может быть, ты хотела бы видеть во мне своего отца, который держал женщин за не вполне разумных самок человека, пригодных только для спаривания?

– Нет! – воскликнула Елизавета, побледнев от злости и задрожав.

– Я люблю тебя, – мягко улыбнувшись, произнес Иван и обнял ее, крепко прижимая к себе. После чего продолжил уже шептать на ухо: – Потому и сдерживаю свою страсть, дабы не навредить тебе. Я хочу, чтобы ты была жива, здорова и счастлива рядом со мной.

Вроде ничего такого не сказал, но Елизавета зашмыгала носом, а потом и заплакала. Иван Васильевич никогда не видел, чтобы Лиза плакала. Даже когда та была совсем малышкой семи лет. Она всегда держалась собранно и стойко. А тут взяла и, уткнувшись ему в плечо, разревелась.

Тяжелые психологические последствия детской травмы Елизаветы, оставшиеся после семейной трагедии, продолжали отступать, терпя поражение за поражением. Государь выбрал образ антипода, стараясь быть не таким, как ее отец, а действуя на контрасте. Это оказалось несложно. Отыгрывать образ этакого вздорно-импульсивного бабника, занимающего по совместительству должность увлеченно-безалаберного алкоголика, было бы на порядки сложнее. Во всяком случае, ему. Очень уж безудержной была у Генриха VIII страсть ко всякого рода телесным удовольствиям. И к обжорству, и к алкоголизму, и к разврату, и к охоте, и к прочему, прочему, прочему. Во всем этом деле он просто не знал меры…

Прижимая к себе эту худенькую ревущую девицу, Иван Васильевич вдруг ощутил легкую тревогу. Почему? Что не так? Вроде же все хорошо складывается. Попытки проанализировать источник беспокойства увели его далеко… очень далеко и только усилили тревогу.