Иванова ночь

Мы теперь уходим понемногуВ ту страну, где тишь и благодать.Может быть, и скоро мне в дорогуБренные пожитки собирать.Знаю я, что не цветут там чащи,Не звенит лебяжьей шеей рожь.Оттого пред сонмом уходящихЯ всегда испытываю дрожь…

Помнишь, мы взахлеб читали есенинскую лирику, упивались словами и образами, точно определяющими Божественную красоту русской природы? Да и не только природы… Мы были молодые, задорные, сильные и яркие; осязаемые образы свиданий с девушками очень даже будоражили наше воображение.

Выткался на озере алый свет зари.

На бору со звонами плачут глухари.Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.Только мне не плачется – на душе светло.Знаю, выйдешь к вечеру за кольцо дорог,Сядем в копны свежие под соседний стог.Зацелую допьяна, изомну, как цвет…

Нам, бесшабашным, невдомек было, что очаровывались мы верхним слоем его стихов: цветущим, ароматным, с небесной синью и веселым шелестом берез, не пытаясь заглянуть вглубь. Оказывается, Саня, были у Есенина и другие, более глубокие слои. Даже здесь, в этом стихотворении, он в начале говорит, что на душе светло, а в конце:

И пускай со звонами плачут глухари.Есть тоска веселая в алостях зари.

Как тебе – веселая тоска? С годами у Сережи веселости становилось все меньше и меньше, а щемящей тоски все больше.

Этой грусти теперь не рассыпать

Звонким смехом далеких лет.Отцвела моя белая липа,Отзвенел соловьиный рассвет.Для меня было все тогда новым,Много в сердце теснилось чувств,А теперь даже нежное словоГорьким плодом срывается с уст.

О чем он тосковал?.. Можно только догадываться. Может быть, о невозможности исполнения желаний на Земле; а может быть это вечная тоска Адама об утраченном Рае; или о той Любви, без которой человек «звенящая медь»? Лучше апостола Павла о ней никто не сказал. Для меня его слова звучат как гимн: «Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится».

Вот такие дела, Саня! Эта Любовь абсолютна и вечна, а наша: полюбил – разлюбил, разлюбил – полюбил… Человек, открывший свое сердце Божественной Любви, никогда не затоскует, не впадет в уныние, тем паче в отчаяние. Есенин, конечно, понимал, что порастратил себя на приземленную любовь, страдал, но вырваться из этого плена не сумел:

Может, поздно, может, слишком рано,

И о чем не думал много лет,Походить я стал на Дон Жуана,Как заправский ветреный поэт.Что случилось? Что со мною сталось?Каждый день я у других колен.Каждый день к себе теряю жалость,Не смиряюсь с горечью измен.Я всегда хотел, чтоб сердце меньшеБилось в чувствах нежных и простых,Что ж ищу в очах я этих женщин —Легкодушных, лживых и пустых.

Или еще:

И с тобой целуюсь по привычке,Потому что многих целовал,И как будто зажигая спички,Говорю любовные слова.Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,Синь очей утративший во мгле,И тебя любил я только кстати,Заодно с другими на земле.

Эта тема сомнений и полураскаяний, всегдашней неудовлетворенности жизнью проглядывает в большинстве его стихов. Или это пророческая тоска предчувствия трагических событий на Руси, после которых мир никогда не будет таким, каким его знал Есенин: светлым, чистым и радостным. Саня, обрати внимание – он творит прекрасное и тут же с ним прощается: