Иванова ночь

Не бродить, не мять в кустах багряныхЛебеды и не искать следа.Со снопом волос твоих овсяныхОтоснилась ты мне навсегда.

С алым соком ягоды на коже,Нежная, красивая былаНа закат ты розовый похожаИ, как снег, лучиста и светла.

А о третьем слое в есенинской поэзии мы с тобой даже не подозревали. Этот слой уже не о тоске. В нем драма и трагедия русского народа. В это время Есенину стало тяжело встречаться даже с родителями: «Отец сядет под дерево, а я чувствую всю трагедию, которая произошла в России…»

Слышите ль? Слышите звонкий стук?Это грабли зари по пущам.Веслами отрубленных рук.Вы гребетесь в страну грядущего.

О, кого же, кого же петьВ этом бешеном зареве трупов?..

Не, Саня! Я даже продолжать не хочу. Это не для слабонервных. Такого Есенина мы не знали. И поэм этих в глаза не видели. Многого тогда мы не понимали. Не понимали, что без Бога наша жизнь ущербна и половинчата, вроде птицы с одним крылом; не понимали, что без Божьей Любви ни одно дело не ведет к добру; не понимали, что без этой вечной Любви человек и человечество никогда не обретут счастья на Земле. Саня, и октябрьский переворот, породивший жесточайшую братоубийственную войну, не мог принести счастья обманутому народу, потому что совершался без Любви и Божьего благословения. Поэтому наше восхищение лихими победами «красных» над «белыми» было наивным заблуждением.

Ты думаешь, обманки нашего народа закончились? Не, Саня, продолжаются – да еще как продолжаются – с каким-то особенным, садистским наслаждением. Теперь даже и не хитрят, не ловчат – действуют нахраписто, с открытым забралом, без явочных квартир и конспирации: все маски сброшены. И, представь себе, многие опять ведутся и покупаются на эти обманки, будто история ничему не учит. Может быть, она действительно ничему не учит, но зато всегда наказывает за невыученные уроки. И наказывает порой очень и очень больно.

Ну ладно, Санек, надо пробираться к родителям. Вспоминаю тебя, молюсь. Царствие тебе Небесное. Прости, если что не так».

В тени лунного света перед Иваном открылась небольшая темная поляна с грудой камней и кирпичей. Иван оторопел: «Ни одной стены не осталось! Прошло-то не так уж много лет с похорон Коли Травушкина… Верно говорят – ломать – не строить».

Иван перекрестился и поклонился развалинам: «Отче, прости – еще одну православную святыню не уберегли. И виноваты не только те, кто разрушал ее, но и те, кто ничего не сделал для сохранения часовенки. Вот и я посиживаю в своей деревеньке, как ни в чем не бывало. В голову ни разу не пришло сохранить ее. Больше о себе думаю и пекусь. Что я сделал доброго для людей? Так по мелочам, которых и не припомнишь. А пред Тобою, Отче, что благого сделал? Правда и зла никому не делал. Но это утешение слабое. Вот бы восстановить часовенку… Намоленное место зияет пустотой – негоже это. Кирпичную, понятно, не потянуть, а деревянную, с Божьей помощью, осилить можно. Людям было бы, где помолиться, свечку поставить, отслужить молебен…»

Воодушевленный своей идеей, Иван пересек центральный проход и невдалеке от него остановился около новой ограды: «Вот и еще одна печалька…» С плиты памятника смотрело до боли родное лицо: Травушкин Николай Александрович. Цепочка воспоминаний вновь перенесла Ивана в детство. Братья-погодки Алексей и Николай были младше Ивана, но отношения с ними сложились по-братски теплые с малолетства. «За столько лет мы же ни разу не повздорили», – удивился Иван.

Алексей после службы в армии обосновался в Ленинграде, а Николай устроился в районный отдел милиции и дослужился до начальника уголовного розыска. Сыщиком он был талантливым, на редкость справедливым и бескомпромиссным с преступниками. Они его не только боялись, но и уважали. Преступники нередко якшаются с людьми в погонах, используют их, но, в душе, двуликих служителей Фемиды не любят и презирают.

Так что гроза районных преступников хором не нажил, и всю жизнь с семьей обитал в служебной квартирке. Главным жилищем оставался родительский дом в деревне. И сад, и огород у рачительных хозяев всегда были обихожены, давали обильный урожай. Овощей, зелени, фруктов хватало с избытком. Пытались держать живность, но затея оказалась хлопотной, и от нее пришлось отказаться.