Из блокнота Николая Долгополова. От Франсуазы Саган до Абеля

Сохранились фотографии концерта: Русланова, рядом журналист Мих. Долгополов. Но в каком ужасном, на себя не похожем виде. Неизменный денди, аккуратист, всегда в отглаженном и в до блеска вычищенных мною ботинках, стоит на ступенях рейхстага в стоптанных и нечищеных пыльных сапогах. Отец сокрушался: «Такой праздник, а я сапоги не вычистил. Некогда было. Очень уж быстро шли».

В некоторых книгах читал, что пела Лидия Русланова у стен рейхстага 4-го и 5-го. Такое же число — 5 мая — и на фотографии в нашем альбоме. В некоторых воспоминаниях значится — 3 мая. Но счастье-то в том, что пела. И люди, зверски уставшие, некоторые яростью утрат охваченные, а кое-кто и о милосердии забывшие под звуки русских ее песен оттаяли.

В наше время прозвучит сентиментальщиной, но израненные, дом и близких потерявшие, кровь с рук не до конца смывшие плакали. Друг друга не стеснялись. Руслановские песни были очищением. Давали надежду. Наши песни всегда напевные, но часто грустные, иногда безысходные.

Я все спрашивал, что из фронтового репертуара Лидии Андреевны больше всего нравилось. Был научен, что любимыми стали для всей действующей армии «Валенки». Но отец уверял: «Когда пела “Напою коня я в Шпрее”, казаки ее на руках носили».

Теперь еще об одном участнике того концерта. Если верить рассказанному, несколько раз аккомпанировали певице казаки — конники Михаила Туганова. Блестели на солнце их медали-ордена. Я и вырос с этим именем на устах: когда болел, папа всегда развлекал рассказами о конниках Туганова, громивших фашистов. С первых дней войны весь цирковой аттракцион добровольно отправился на фронт. Им разрешили быть вместе. Они участвовали еще в 1941 году под Москвой в лихом кавалерийском рейде генерала Доватора. Дошли до Берлина под командованием джигита Михаила Николаевича Туганова.

Встретились они, старые друзья, с отцом на подступах к Берлину, вместе в него входили. И это сближало — для людей их поколения взятие рейхстага было, по-моему, высшей и непревзойденной точкой. И сколько себя помню, всегда оставались рядом.

Вообще, не идеализируя фронтовиков и их послевоенные отношения, замечал: общий язык они находили легко. Что-то было общее, другим не известное, а ими пережитое. Быстро различали друг друга, сходились. Тянулись друг к другу. Одолевала грусть, и отец звонил Михаилу Туганову. И когда после вечернего представления к нам приезжал народный артист РСФСР Михаил Туганов, я знал, что разговор будет долгим.

А когда приходили в цирк, казаки наряжали меня в свои одежды, и я под присмотром кого-то из ребят делал пару кругов на самой спокойной лошадке по манежу 13 на 13 метров.

Увы, многие здорово пили — приучили их заветные и неизбежные в трудный час наркомовские сто граммов. На награды особо не смотрели. Говорили о фронтах, о полководцах, чаще всего о городах, где начинали. Обязательно о Берлине. Расписаться на рейхстаге считалось вершиной добытого в бою счастья.

Капитуляция

А больше всего на свете, это подчеркивалось без лишней скромности, папа гордился тем, что единственным из советских журналистов присутствовал на двух пиках войны: на подписании Акта безоговорочной капитуляции Германии и на Нюрнбергском процессе. Так это или нет? Может, был еще кто?

А самое яркое воспоминание — это, конечно, подписание капитуляции. Не было дня счастливее в его жизни. Очень переживал, что будет всё как-то не так. Что помпезность, которая нам свойственна, задавит радость победы.

Ничего похожего. Великолепен был Жуков. На его фоне немцы с их генерал-фельдмаршалом Кейтелем выглядели подавленными, убогими — такими, какими и должны были выглядеть.

Но в конце апреля все пошло совсем не гладко. Так в конце войны уже бывало. Постепенно исчезало из жизни то, о чем «Большая тройка» — Сталин, Рузвельт, Черчилль — договаривались еще в 1943 году на первой своей конференции в Тегеране, а потом в 1945-м Ялте. Рузвельт умер, пришедший на смену президент США Трумэн был нам далеко не другом, а хитрый англичанин Черчилль умело ему подыгрывал.

Вот и Акт о безоговорочной капитуляции невзначай подписали 7 мая во французском Реймсе. О ялтинских договоренностях забыли. От немцев акт подписал генерал Йодль, закорючку за американскую сторону поставил генерал Смит — начальник штаба генерала Эйзенхауэра. Фактически разгромленная нами немецкая армия капитулировала перед западными союзниками.

Французов представлял заместитель начальника штаба генерал Севез. Существует версия, будто, увидев его, немцы, несмотря на трагический для них исход, отпустили реплику: а мы не знали, что и французы нас победили.

От СССР подпись под документом поставил генерал-майор Иван Суслопаров. До сих пор в некоторых наших источниках всерьез утверждается, будто разгневанный Сталин приказал расстрелять Суслопарова.