Из дневников и рабочих тетрадей

Старая любовь не отпускала, потому что была несчастливой, и еще потому, что та девушка, которую он во «Времени и месте», в своем будущем романе, назовет Наташей, не могла жить после смерти любимого, превратилась в другого человека. Нет, не так: не смогла превратиться в другого человека.

«...И на глазах слезы оттого, что бесконечная жалость, невозможно помочь, надо прощаться, жить дальше без нее...» («Время и место»)

Он прожил жизнь без нее для того, чтобы она осталась самым щемящим, самым непостижимым женским образом в его книгах. Может быть, Музой?

А вокруг «Старика» кипели страсти. Самые разные. Например, и такого рода. Как-то прихожу, Юра рассказывает: только что звонил один милый неглупый человек и сказал следующее: «Как тебе не стыдно, Юрочка, ведь у тебя мать еврейка, а ты кровожадных комиссаров евреями в «Старике» сделал».

– Да ведь действительно среди комиссаров было много евреев. Были и латыши, и венгры, и австрийцы. Бычин у меня русский – из иногородних.

Другой, тоже литератор, знавший отца Ю. В., писал в письме, что «Ваш батюшка, прочитав эту книгу, выпорол бы Вас». Мол, Валентин Андреевич плохо относился и к Думенко, и к Миронову, а к Буденному – хорошо.

«Старику изменила память. Отец действительно был в корпусе Миронова две недели, во многом не соглашался с ним, спорил, горячился, но никогда не считал его предателем. А Буденного в Маслюке узнал, хотя я «пошел в этом вопросе навстречу цензору», и это хорошо, что узнал, потому что – правда».

Но, конечно же, были и другие отзывы.