Из круга женского: Стихотворения, эссе

Дают нам книги холодные, мертвые,И в каждой сказано о Нем по-разному,Толкуют Его словами пророческими,И каждый толкует Его по-своему.И каждое слово о Нем — обида мне,И каждая книга, как рана — как рана новая.Чем больше вещих о Нем пророчеств,Тем меньше знаю, где правда истинная.А смолкнут речи, Его взыскующие,

И ноет тело от скуки жизненной…Как будто крылья у птицы срезаны,А дом остался без хозяина.И только свечи перед иконамиМерцая, знают самое верное.И их колеблющееся сияние,Их безответное сгораниеПриводит ближе к последней истине.

Другая новая черта, явившаяся в Герцык в годы революции и ее бед, это — жарко вспыхнувшая в ней любовь к родной стране, к ее детям и к детям-малюткам особенно. Как дева-обида, как птица-Горюнья веет она над Русью в ее лихолетье, над неродящими полями, над голодающими и холодающими людьми — и кроткими, горькими жалобами звучат ее песни:

Как грешница без покрывала,Стоит бесхлебная страна.Господь! Сними с нее опалуИ дай зерна.

Или вот — стихотворение «Подаяние»:

Над человеческим бессилиемЛикует вьюга и глумится.А как же полевые лилии?А как же в поднебесье птицы?

И дальше:

Есть грань, за нею все прощается.Любовь царит над миром этим,Преграды чудом распадаются —Не для себя прошу я — детям.

Вот еще трогательнейшие строки:

Рассыпалось все на свете,Не стало ни мужа, ни брата.Остались нам только дети.

Им нужно, чтоб их любили,И нужно, чтоб их одели…

И, наконец, еще строфа, полная почти мученической восторженности:

Только тайна одна необманнаяМне открылась и дух зажгла —Как любить любовью безгранною,Как в любви вся земля светла.

Дочерчивая образ А. Герцык как поэтессы, скажу, что творчество ее — глубоко русское в самом прекрасном значении этого слова. Все, что создало, напоило, зажгло эту поэзию-песню, коренится в русской земле и русской душе. Ее лирическая тропа из девичьей светлицы среди чащоб, марев и зарев российского бытия в скит к старцу и к Богу — не тропа ли каждого русского писателя и… русской богомолки. И великая любовь к людям — всяким — и добрым, и лихим, — любовь, зарождающаяся жалостливостью и завершающаяся жертвой, не присуща ли она в разной степени всем из нашего народа — от великого до малого, от Достоевского до описанного им мужика Марея? А эта незаботливость о телесном и удаление от мира сего — это Мариино святое «безделие» — не одно ли это из качеств и в то же время недостатков русского народа? Да, А. Герцык была настоящей русской писательницей, и русская же горе-горькая выпала ей судьба!

Говорить ли о форме ее произведений? Разъять ли музыку, как труп? Разложить ли благоухание на атомы? Вряд ли это можно и нужно. Ибо Герцык, органически чуждая букмэссерству современной технической литературы, была не из формотворцев. С самых первых шагов своих по пути искусства она шла сторонкой, просто и строго угадывая интуицией лучшее в изысканиях новых форм стиха. Нет у нее экзотики, даже вообще красочности и выпуклости образов, нет оригинальности эпитетов (недаром самые излюбленные у нее: скупой, белый, строгий, нищий). Нет у нее склонности к твердому, словно окаменелому метру; недаром стихи, пишущиеся по строго установленным канонам, как сонет, даже сафическая строфа, не удавались ей. Рифма ее почти всегда обыденна, зачастую даже приблизительна и даже как бы нарочно не точна. Вообще, вникая в ее форму, видишь, что поэтесса как бы намеренно недовоплощает своих творений; упорно хочет не украсить, но лишь слегка облечь их; не стремится вылепить их, как глинянный, определенной формы сосуд, но лишь пролить их в мир, как воду чистую, текуче-неопределенную.