Из майсов моей Бабушки

— Дааааааа, волосы у него цымыс. Надо попросить в парикмахерской, чтобы тебе такие сделали.

— Ба, у меня на голове микрофон, убей, не получится.

— Эх, был бы живой Яша, у него бы получилось.

— Кто такой Яша?

— Яша был великий мастер, у кого хочешь, загнёт, у кого хочешь — выпрямит.

«Достало!» — подумал я и бросил учебник.

— Я погуляю.

— Иди, иди Бони'М, мой.

Я выбежал на улицу. Чем бы заняться? Вечер впереди, суббота, куда? Ну, и как всегда.

Кирка и Саулешка, старый и новый обитатели микров. Девчонки просто убили своим видом. Широченные плечи пиджаков, штанишки чуть ниже колен, тапочки на тоненькой подошве, гипюровые перчатки, и вездесущая ассиметрия на голове, зачесанная под Гитлера, макияж, как у воинов племени Навахо.

— Куда скачем, индейцы? Великие горы в обратную сторону! — стебанул я, указывая рукой в сторону гор.

— Дурак ты! А мы — на дискотеку, — вывернула Кирка.

— За скальпами бледнолицых? — не унимался я.

— Пошли с нами, там сегодня итальянцев крутят.

— Там, это где? Вам нельзя выходить из резервации.

— На АХБКашке.

Справка: Дворец Культуры Алма-Атинского Хлопчато Бумажного Комбината. Огромнишая фабрика по производству хлопковых тканей, основной поставщик на рынок всего СССР, был богатейшим предприятием которое могло себе позволить отгрохать огромный дворец культуры, который даже сейчас поражает своей архитектурой.

Мы зашли в фойе дворца, где пляс стоял уже до потолка, толпа молодёжи раскачивалась парами. Орали совсем не Итальянцы, а пел Демис Руссос со своими вечными сувенирами.

— А где итальянцы? — спросил я Кирку.

— Дискотека только началась, сейчас проиграют музыку установленную ЦК Комсомола, потом включат итальянцев. А теперь потанцуй меня! — положив руки мне на плечи, выдала Кирка.

Мы медленно переваливались из стороны в сторону. «Блин, скучно, надо как-то свалить,» — крутилось в моей голове.

И тут спасла группа ребят оказавшиеся одноклассниками девчонок.

— Ну ладно, смотрю, вам и так не скучно, побегу домой. Слушай, Кир, как думаешь мне подошли бы волосы, как у Тото Кутуньо?

— Дурак ты, — ответила Кира, — даже лысый ты будешь красавец.

— Мерси за комплеман!

Звук машинки, ударил в ухо.

— Вам виски прямые, или косые? — спросил цирюлник.

— Любые, — улыбнулся я себе в зеркало.

Права была, чертовка!!!!

Из майсов мойей бабушки, или Хайль Гилмор

В Алма-Ате стояла осень.

Я возвращался с субботника, на котором мы всем классом мели перекресток проспектов Абая и Правды. Я шел по дворовой асфальтовой дорожке и пинал ярко-желтые листья.

У подьездной скамейки увидел своего дворового дружка Егорку.

Дружок держал палец на кнопке магнитофона Романтик 306 и мотал кассету.

— Подо что висим? — задал я вопрос.

— Под «Пинк-Флойд», послушай, какой соляк!

Из динамика неслось, «ЮЮЮЮ, Крейзи даймонд!»

— Дай перекатать? — не подавая вида, что мне нравится, попросил я.

— Рубль, — назвал цену барыга.

Я схватил кассету и помчался домой. У меня был двухкассетный «Шарп», три семерки. Круто, пацаны?

Мой родитель был иностранного происхождения, и смог позволить себе подарить сыну, чудо японской техники, не помню, по какому поводу.

Я забежал в квартиру, быстро разулся и, не снимая куртки, вставил две кассеты в магнитофон, перезаписал буквально минут за двадцать, так как Шарп писал на перемотке.

Я выбежал обратно во двор и протянул кассету вместе с мелочью Егорке, там было копеек семьдесят.

— Мы договаривались на рубль, — запричитал меломан.

— Запись в конце неполная, так что в расчете. — нахмурив брови, парировал я.

Я побежал домой в предвкушении уже с чувством, с толком заслушать новую запись.

Еще в коридоре услышав, как Ба деловито гремит посудой на кухне, стараясь не поднимать лишнего шума, врубил «Пинков».

— Выключи эту душегубку! — раздался из кухни приказ.

Делая вид, что не слышу, я прибавил громкости.

В дверях моей комнаты появилась Ба, вытирая руки об передник:

— Что это поет, где ты это взял?!

— Ба, это «Пинк Флойд», а песня называется «Крейзи Даймонд».

— А поставь-ка один раз мою, послушаю.

Я выключил японца и побрел в зал, где стояла старая ламповая радиола.

Подняв крышку чуда советской электроники, поставил стрелу на постоянно стоявший винил. Ба села и приготовилась слушать. Через пару секунд хрипа, раздалось.

Покроется небо пылинками звезд,

И выгнутся ветки упругооо,

Тебя я услышууу за тыыыысячуууу верст,

Мы эх, о Мы эхо мы долгое эхо друг друга.

Ба уронила слезу.

— Моя девочка, и как же тебя так угораздило?

Я ерзал в кресле, песня закончилась.

— Т ак про что там твой душегуб пел?

— Он не душегуб, Ба, его зовут Дэвид Гилмор, а пел он про сумасшедший алмаз.

— Еврей?

— Нет, англичанин.

— Раз Давид, значит, еврей.

И тут понеслось.

— Со мной в смену в магазине работала женщина Роза, у нее был муж, Алмаз, вот, тот был сумасшедший! Он приходил в ее смену в отдел и требовал от нее бутылку, она ему, естественно, не давала, а на следующий день приходила в синяках. А зав. магазином у нас была немка, Эльза. Ох, и здоровая была баба! Она долго терпела выходки Алмаза.

Один раз он, как всегда, завалился в магазин и потребовал от Розочки бутылку, Эльза услышала, вышла в отдел.