— Ну, твои же не портятся! Я туда соли чуть больше добавляла. Потом соседки приходили с мукой, просили тесто замесить. Так на этих квадратиках вся Комсомольская жила. А вас разбаловали, звёздочки им подавай!
Девятого мая, неслось из всех окон Алма-Аты. Я подскочил с кровати. Через два часа начнется парад, надо еще успеть покрутить антенну, чтобы настроить изображение. Я вышел на кухню. Ба сидела на табуретке и, сложив руки на коленях, смотрела на другую табуретку. Я подошёл сзади и посмотрел через ее плечо.
Куда она смотрит? На табуретке лежала похоронное извещение. «Ваш муж в 1942 г без вести пропал в Сталинградской области.» Ба, не моргнув, и даже не повернув головы:
— Оденься, сходи за хлебом.
Беспрекословно я натянул штаны и уже в дверях спросил.
— Ба, а какой он был, мой дед?
— Лысый, — ответила Ба
— Ты не поняла, характером какой — злой, добрый?
— Хороший, иди давай уже! Пока дождь не начался.
— Ба, какой дождь? Посмотри, погода какая.
Я выбежал за хлебом, в окне на первом этаже торчал наш соседский ветеран. С довольным лицом он пил пиво из чайной кружки, и за его спиной неслось не «День Победы» а,
Орал Высоцкий из окна ветерана.
— С праздником Вас, дядь Саша, — поздравил я краснющее, довольное лицо.
— И тебя, кучерявенький.
Я побежал в магазин. День стоял, что называется, майский, пикировали ласточки, во всю цвела Алма-Атинская сирень, микровские пацаны гоняли в асыки и при этом орали, как резаные!.
По дороге встретилась нарядно одетая семья с цветами и очень серьёзными лицами.
«Наверное, в парк Панфиловцев собрались», подумал я.
«Вот, новый поворот», — насвистывал я. Не вытаскивая руки из карманов штанов, влетел в магазин. Глазами нашел огромную, привязанную бечевкой, вилку, надавил ею на буханку.
«Свежий, пойдет!» — обрадовался я, так как не надо было бежать в следующий магазин, потому что Ба страшно сердилась, если я приносил несвежий хлеб.
— Мог бы в другой хлебный сходить, лентяй.
На обратном пути я опрокинул маленькую кружку кваса у квасной жёлтой бочки и быстрее побежал домой, потому что хотел посмотреть парад с самого начала.
Пока шёл, небо резко потемнело, я прибавил ходу, раздались раскаты грома, и ливануло.
Я успел запрыгнуть в подъезд. В квартире было темновато. Ба стояла у окна и, опершись руками об подоконник, смотрела вверх. Похоронка все так же лежала на табуретке.
— Ба, ну ты синоптик, откуда ты знала, что дождь пойдет?
— Каждый год в этот день в Алма-Ате небо плачет за нас. Ты разве не заметил? А мы чему-то радуемся.
Я сел в кресло парикмахера.
— Как Вас стричь? — спросил улыбчивый цирюльник.
Лет так уже 20 я просто умиляюсь этому вопросу.
У меня алопеция, точнее я на большую часть головы лысый.
— Как меня стричь? Хочу, как у Тото Кутуньо! Я всю жизнь об этом мечтал!
Цирюльник не понял моего сарказма, дунул на машинку и погнал.
Я закрыл глаза. В голове заиграло:
Я сидел на трибуне катка «Медео», смотрел на девушку, которая в центре катка выписывала пируэты. Девушка была, что называется, сбитая.
Она быстро передвигалась между корячившихся на льду неумех, и притягивала взгляды многих сидящих на трибуне. Густо пели динамики
«Итальяно веро».
Я смотрел на фигуристку. Закончилась песня, и девчушка, довольная собой, встряхивая ногами в коньках, выкатилась к трибунам.
Кутуньо ворвался в город стремительно, через телевизор с фестиваля Сан-Ремо, в общем-то он был во главе банды из Пупо, Рикардо Фольи, Рики и Повери, и еще кучи поющих итальянцев. Алма-Ата превратилась в Неаполь, как минимум.
Из всех утюгов города запели «Феличита», а так же застрочили все швейные машинки, народ начал щеголять по последней итальянской моде. Галстуки селёдки, женщины в пиджаках с огромными плечами и широкими штанами, сужающимися к низу.
Макияж, как у Ромины, пиджак, как у Альбано. Парочки расхаживали в районе кинотеатра «Арман» и Старой площади. В общем, итальянцы взяли город, без единого выстрела.
И шо вы думаете, это прошло мимо Ба? Ни фига!
Завоевав ее сердце, правда меньше чем Вячеслав Тихонов (он вообще вне конкуренции), Тото Кутуньо зажил в нем с новым именем — Татоша.
«Бона нотеее, бона ноте, бонааа.» — пел Татоша в телевизоре, а Ба, поджав кулаком щеку, сидя на кресле, подергивала ножкой и подмяукивала. Я сидел рядом на диване и пытался читать анатомию.
— Ба, он не еврей! — сделал я предупредительный в воздух.
— А шо, в Италии нет евреев? Ты посмотри на его нос! — ответила Ба, навесом.
— Ба, я думаю, там есть евреи, но он — чистый итальянец. Ты посмотри на его волосы!