Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 1

– Нет, Анатолий Александрович, – отвечал он, – на этот раз взаправду война – кто говорит, с турками, а кто – и с немцами… В телеграмме, с кем воевать, не сказано. Думается, что с турками – с кем же другим – это они все христиан обижают. А только мобилизация самая настоящая, вон и всех запасных из нашей деревни в волость погнали, да и бумага об этом у часовни прибита.

Почта в нашей отдаленной от железной дороги местности приходила только два раза в неделю.

В последних газетах, полученных накануне, было только сказано, что «русское правительство с особенным вниманием следит за развивающимися отношениями между Австрией и Сербией» или что-то вроде этого, не менее расплывчатое.

Правда, переводя этот туманный дипломатический язык на общепринятый, получалось предупреждение, и довольно значительное, но до войны, конечно, еще было далеко.

Справки, наведенные мною сейчас же в волостном правлении, тоже не дали ничего определенного. Распоряжение о настоящей, а не пробной мобилизации действительно пришло, а войны объявлено не было.

Говорили также, что воинский начальник в уездном городе был поставлен в тупик, так как якобы сначала пришла телеграмма лишь о частичной мобилизации, и только через некоторое время сообщили ему по телеграфу же о мобилизации всеобщей.

К вечеру я получил телеграмму из военно-походной канцелярии, уведомлявшую меня, что я назначен дежурным при Его Величестве на 23 июля, и только, ни одного слова не говорилось о войне, мобилизации или о том, что я как окончивший Академию генерального штаба назначаюсь куда-нибудь, как это было при объявлении Японской войны.

Но лошади моего имения с приемного пункта не вернулись – все были признаны годными, а вернувшимся из волости запасным был дан только день срока для приведения в порядок их домашних дел.

20 июля было воскресенье и Ильин день, праздник нашей деревни и крестный ход. Приехавший к нам священник, живший около волостного правления, сообщил мне, что, когда он уезжал из дома, была получена телеграмма из нашего уездного города, что накануне Германия объявила нам внезапно войну и что в деревнях, мимо которых он проезжал, об этом уже узнали; там царит большое воодушевление, и даже многие не мобилизованные вызываются идти добровольцами.

– Все, и старики в том числе, говорят, что надо хорошенько проучить немца, чтоб не совался ни с того ни с сего воевать с Россией. Даже бабы, не так, как было в Японскую войну, совсем не причитают.

Действительно, я сам удивлялся той спокойной уверенности, с которою была принята эта неожиданная весть в моей деревне, и притом еще в продолжавшуюся горячую рабочую пору.

Ко мне тоже явились несколько крестьян из ближних деревень, чтобы объявить об их желании идти добровольцами и спросить, где надо для этого записаться.

И тут больше всего вызывало их негодование, что Германия нападала на нас без всякой причины.

Если бы Россия первая благодаря вызывательству Австрии объявила войну, то, конечно, этих деревенских добровольцев не было бы, как не было бы, хотя и короткого, примирения партий и воодушевления в городах. Наша Родина восприняла тогда нахлынувшее на нее испытание как явную необходимость защиты, но так же явно и искренно войны не желала.

Тем менее желала ее маленькая Сербия. Еще в январе 1914 года, всего за 5 месяцев до начала военных действий, Пашич имел случай беседовать с нашим государем и указывал ему на то унизительное положение, в которое за последние годы так настойчиво ставил пангерманизм все славянские нации²³⁰.

Славянство не только должно было «проглотить» пилюлю аннексии Боснии и Герцеговины, но и с горечью видеть, как затем победоносной в Балканской войне Сербии было запрещено Веной и Берлином воспользоваться плодами своих побед²³¹

. Нашему государю как общепризнанному покровителю славянских стран все это было тяжело сознавать, тем не менее он тогда твердо и откровенно сказал Пашичу:

– Как бы тяжко ни третировали нас наши противники, все же приходится нам терпеть. Россия теперь не может вести войны.

В самой Сербии даже во второй половине июля настолько мало предчувствовали войну, что сам Пашич, находившийся тогда в служебной поездке по стране, решил свернуть для небольшого отдыха на два дня на морские купания в Салоники.

Правда, уже в пути туда до него доходили тревожные известия, но его уверенность, что мир не будет нарушен, была настолько велика, что он спокойно продолжал путь к морю. Только на последней станции он получил взволнованную телеграмму от своего королевича-регента, объявлявшую о полученном ультиматуме и призывавшую его немедленно вернуться в Белград²³².

Такая же уверенность царила и среди правительственных людей Франции. В том же июле 1914 года, за 2-3 недели до войны, ее министр Бриан уверял сотрудника «Matin», что «Германия еще не сошла с ума и что поэтому войны не может быть».

Покорная предупредительность Сербии по отношению к Австрии уже известна. Таким образом, уверения противных сторон, что Сербия «желала войны и серьезно, по указке России, к ней готовилась», явно противоречат действительности.