Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

Наш добрый, забывавший себя всегда для других, великодушный государь имел нравственное право ошибаться и, не имея близкого горького опыта, мог поверить искренности доводов лиц, вольно или невольно стремившихся помочь заговорщикам, – у императора Вильгельма и его советников подобного права уже не было.

Погибающая в судорогах на их глазах Россия ясно показывала, к чему такое легкое подчинение ведет.

И тем не менее те же самые слова главных деятелей русской революции буквально повторяются с тем же убеждением и рассудительными немцами и достигают у них такого же успеха, как и у нас.

Как и у нас, император Вильгельм II чувствовал себя в тот ноябрьский день «одиноким» и «всеми покинутым».

Это свидетельство, в полное противоречие логике, записал его собственный сын, находившийся в то время около него. Но в действительности германский император не был предоставлен, как наш дорогой государь, по воле судьбы, и особенностям своего характера, лишь одним своим собственным мучительным сомнениям.

Вместо благородного, но уже давно плохо разбиравшегося в политической обстановке, глубокого старца графа Фредерикса у Вильгельма II находился не только кронпринц, но были и генерал граф Шуленбург, фон Маршаль, фон Плессен, горячо и настойчиво советовавшие, не отрекаясь хотя бы от Прусского королевства, идти во главе верных войск на взбунтовавшийся Берлин.

Был и искушенный в политической игре, ловкий и умный фон Гинце. Недостатка в благоразумных, дальновидных, решительных советниках у императора Вильгельма в те часы не было.

Он слышал мнения не одних только своих главнокомандующих фронтами, но и доводы людей, убежденных в необходимости совершенно иных мер. В противоположность нашему государю он спрашивал мнения и у своей свиты.

Генерал Шуленбург, уезжая из Спа, даже взял обещание от императора, что тот останется во главе войск. Это решение было, видимо, по душе самому Вильгельму II, он чувствовал его необходимость, высказывал это Шуленбургу убежденно и… поступил совершенно иначе через полчаса!

За эти 30–50 минут не произошло ничего особенно нового, что могло бы поколебать его, казалось, уже прочно сложившееся решение. Самозваное правительство продолжало заседать по-прежнему в Берлине и, объявив самовольно об его отречении, продолжало по-прежнему, с еще большим замешательством «руководить» волнениями.

По-прежнему небольшая часть бунтующих войск с угрозами двигалась по разным направлениям, занимая лишь главные мосты на Рейне, оставляя остальные переправы свободными.

Как и у нас, большая часть войск, по позднейшему свидетельству многих германских вождей, оставалась верна воинской присяге и своему императору и вполне способной своим примером и действиями образумить забывших свой долг товарищей.

Правда, как рассказывали очевидцы (насколько это верно – я не знаю) – по распоряжению германской главной квартиры были запрошены о надежности им подчиненных войск не только главные, как у нас, но и самые второстепенные начальники и что ответы получились якобы далеко не утешительные.

Все это, конечно, могло быть, но доносилось лишь издалека. Личное появление монарха среди волнующихся войск или народа могло сразу же изменить настроения до неузнаваемости. Исторические примеры царствования Петра Великого, императора Николая I, так же как и встреча на одной из станций государя Николая Александровича эшелоном запасных войск, следовавших из бунтующего Петрограда на фронт, наглядно подтверждают такую возможность и для Германии, тем более что немцы всегда славились своею дисциплиною и послушанием.

Препятствие, подлежавшее устранению, не делалось, таким образом, непреодолимо. Оно становилось лишь более вызывающим, то есть еще более требующим воздействия, а средства для этого оставались почти прежними.

Что же заставило Вильгельма II, столь кипучего и деятельного в обычное время, без необходимого отпора покинуть свою страну в самые острые дни ее существования?

Ведь война, единственно могущая, как у нас, помешать сведению внутренних счетов, была в Германии почти закончена. Уже начинались переговоры о мире, и только наивные могли думать, что эти переговоры будут более благоприятны для страны без императора, находящейся в брожении, чем сплоченной вокруг него.

Правда, этого отречения от престола требовали побеждавшие. Но законы войны и жизни еще настойчивее указывали ни при каких условиях не подчиняться желаниям противника, а поступать всегда наоборот.

Многие склонны думать, что урок отвратительного недавнего русского прошлого на этот раз возымел свое действие и заставил германского императора удалиться от грозившего ему ареста, хотя бы временно, за границу. Вряд ли подобное предупреждение истории могло сказаться в те часы на выборе такого решения.