Из пережитого. Воспоминания флигель-адъютанта императора Николая II. Том 2

Положение моей семьи, находившейся в те дни на севере, в нашем имении, меня тревожило порядочно, но главным образом из-за голода. Местные крестьяне еще продолжали относиться к жене и дочери очень хорошо, так как моя Ольга помогала им по обыкновению, чем могла, не отказываясь их лечить и перевязывать собственноручно самые отвратительные язвы, и вместе с дочерью и ее воспитательницей m-elle Jaccard была чутка и сердечна к их повседневным деревенским невзгодам.

Уезжая со Ставкою на юг, я еще более и, наверное, надолго отделялся от своих, но в те дни я как-то мало об этом думал.

В своих мыслях, иногда мелькавших по этому поводу, я оставлял моих дорогих лишь на защиту Бога и добрых людей…

Да и куда я повезу их, в особенности престарелую и больную мать жены, на неизвестный юг, где было бы, быть может, больше еды, но где по дороге царила та же человеческая злоба и ненависть, как и на севере!

Хотя добрых людей и всюду много, но все же я верил, что наши ближайшие крестьяне, с которыми я был связан в течение многих поколений, не так скоро решаться, как те, посторонние, заплатить злом за добро.

Я много об этом советовался с моим другом и нашим домашним врачом, человеком высокой порядочности Н. Н. Чашкиным, которого я, к большой моей радости, случайно встретил на улице Могилева, который был назначен на службу в санитарном отделе Ставки после заведования полевым лазаретом Минска.

Он, как и я, был одного мнения, что надо все же оставаться в Ставке до последнего дня, а там видно будет. По крайней мере это соответствовало бы, хотя и с большой натяжкой, и последнему призыву нашего ушедшего государя.

Но эти не дни уже, а часы Ставки были явно сочтены… Ходили слухи о готовящейся «варфоломеевской ночи»; во время прогулки по нам с Чашкиным уже как-то стреляли, но промахнулись.

На всякий случай мы с ним заранее, чисто по-детски, наметили в окрестностях Могилева, в холмах, что-то вроде пещеры, заваленной камнями, где можно было укрыться на первое время, а затем ночью перейти незаметно в другой город, добраться до своих и, если возможно, всех их вывезти все же на юг…

Рано утром 18 ноября (1917 г. – О. Б.

), уложив небольшую часть вещей и оставив остальные – в том числе несколько очень редких, найденных мною в Могилеве французских книг XVI века – в гостинице «Франция» на попечение коридорного Артема, я поехал на вокзал.

Поезд, предназначенный для иностранцев и части штаба, был уже подан. На вокзале толпилось много народа. Так же, около вагонов, была собрана небольшая команда ударного батальона, которая должна была сопровождать наш поезд. Ее начальник торопливо отдавал какие-то приказания и, видимо, был очень озабочен, что никто из уезжающих штабных еще не появлялся на вокзале, так как стало известно, что большевистские отряды уже давно выступили из Петрограда и из других мест и двигаются по железнодорожным путям с двух сторон на Ставку.

На платформе, кроме обычной для могилевского вокзала смешанной толпы офицеров, солдат и различных служащих, находилось много военных, удививших меня странным видом своего обмундирования: у всех были в петлицах разноцветные ленты, особые повязки на рукавах, какие-то значки на фуражках… Иногда целый пук развевающихся пестрых лент свешивался у многих с плеча.

Я догадался, что это были представители от тех «национальных» войск, которые образовались почти сейчас же после отречения государя из частей русской армии, не желая себя смешивать с нею.

Больше всего было малиновых с белым, польских цветов, и сине-желтых «украинских» лент.

Все эти люди принадлежали к единой, великой славянской нации, но они уже не считали ее своей… Исчезло властное, священное, связующее Россию начало, и ничто другое, даже общая опасность порабощения славян другими народами была бессильна удержать их от этих побуждений. Всегдашний сепаратизм Польши был еще понятен, но стремление к отделению малороссов вызывало не только удивление, но и негодование.

Я вошел в поезд, прошел по вагонам и увидел, что подробное распределение мест было уже кем-то сделано до меня. На всех отделениях были прикреплены соответствующие билетики.

Делать было нечего – было уже около 10 утра, и я снова вышел на платформу посмотреть, не подъехал ли уже кто-нибудь из моих иностранцев. Но никого из них еще не было. Я увидел лишь двух молодых энергичных, знакомых мне из немногих офицеров из штаба, суетливо осматривавшихся и, как мне показалось, озабоченно совещавшихся между собою.

Я подошел к ним и спросил:

– Вы, наверное, с нами? Что ж это другие так запаздывают?!

– Нет, мы потом к вам присоединимся, – ответили они, – а сейчас едем в Быхов, освобождать из тюрьмы Корнилова, Деникина и других.

– Как, только вдвоем?! – изумленно спросил я.

Они рассмеялись и показали многозначительно какую-то бумагу:

– Нет, мы везем приказ начальника штаба об их немедленном освобождении.

– А вас послушают?

– Все равно терять времени нечего – им необходимо так или иначе бежать… Самое позднее завтра Ставка будет уже занята большевиками.