Из родной старины

— Покоритесь, православные!.. Покорись, отец святой! Послал нас атаман Нечай, чтобы с вами добром поладить; даром прольется кровь христианская; покоритесь, православные, атаман вас помилует…

— Изыдите от стен сих, — грозным голосом загремел архимандрит. — Скажите своему атаманишке, вору-разбойнику, что не добыть ему нашей обители. Гоните их от стены, православные! Нам с изменниками да с грабителями не о чем переговаривать…

Ободрились, зашумели монастырские защитники. Со всех башен и вышек послышались крики и насмешки.

Переговорщики чуть не бегом возвратились к разбойничьему стану.

— Ах, они клобуки черные! — сердился Нечай. — Вали на них дружнее, ребята!

Тесным кольцом сжали стены монастырские темные ватаги мужиков. Глухо палили пушки, пыль и осколки камней посыпались со стен, и тяжело поднялись в осеннее небо клубы порохового дыма.

Страшна была первая минута для неопытных монастырских воинов, особенно, когда еще застонали и закричали раненые, и далеко до горного берега загремели крики черни: «Нечай!.. Нечай!»

Все ближе и ближе надвигалась мужичья толпа.

Атаман Нечай и его казаки, словно на пир, лезут впереди всех.

— Пали, братцы! — зычно крикнул Нелюб.

И из своей тяжелой пищали, заряженной горстью рубленного свинцу, послал он казакам первый гостинец.

Двое или трое из вольных молодцов грохнулись на землю; самого Нечая в плечо задело; да быстро поднялся атаман и снова начал подбадривать свою голытьбу.

— Заходи, ребята, с обеих сторон! Заряжай пушки! Приставляй колья!

Заволновались ватаги… А уже монастырь весь, словно туманом, оделся дымом. Горячими, белыми струями полился со стен кипучий вар; загрохотали пудовые камни; молнии пищальных выстрелов врезались в надвигающуюся толпу…

Напрасно надрывался Нечай от крика; напрасно лезли на стену по связанным кольям остервенелые казаки, монастырские стояли крепко.

Нелюб работал за четверых. От гнева и ярости сильно колотилось в груди молодецкое сердце. Скрежеща зубами, держа в обеих руках тяжелый бердыш, он одним взмахом сбрасывал дико орущих, взбирающихся на стену казаков.

— Славно, добрый молодец, постой за обитель Божию! — услышал он позади себя голос отца Пахомия.

Архимандрит, с крестом в руке, неустанно следил за битвой, переходя туда, где завязывалась самая отчаянная свалка. То окриком, то лаской ободрять он робких, благословлял храбрых; везде показывался он, высокий, сильный, в черной рясе, осыпанный землей и осколками камня.

Седые иноки и монастырские послушники помогали монастырским бойцам: носили кипяток, ворочали камни, заряжали пищали.

Всех злее дрались казаки у передней стены. Много раз взбирались они до самого верху; много раз опрокидывали и сбрасывали их оттуда.

— О, чтоб вас! — заревел Нечай, поднимаясь на ноги и отирая кровь с расшибленного лица.

Его алая рубаха была вся изорвана. Он только что свалился с каменного выступа, ошеломленный мощным ударом расходившегося Нелюба.

— Я таких иноков и не видел! И отколь они этаких здоровых молодцов набрали…

Он отошел, прихрамывая, в сторону, огляделся и сердито проворчал:

— А не взять сегодня монастыря… Ишь, черные клобуки, сколько наших уложили!

Действительно, вокруг монастырских стен валялись кучи мертвых и раненых. Главное скопище мужиков только орало да перестреливалось с монастырскими, а не лезло, как прежде, напролом.

— Эй, Степка! — крикнул Нечай есаулу, — на сегодня полно, пора и отдохнуть; завтра добудем монахов!

Казаки заметались по толпе, передавая приказ атамана.

— Уходят, братцы, правда, уходят! — послышалось со стен. — Что, нарвались, окаянные?

Не заботясь об оставшихся раненых, разом отхлынула мужичья ватага. Стоны умирающих и радостные крики монастырских защитников провожали их.

— Бог вас наградит, храбрые воины! — говорил отец Пахомий, благословляя и обнимая своих. — Пойдем теперь в храм Божий — воздадим Господу Богу Спасителю нашему хвалу великую!

III

В руках вражеских

Был холодный осенний вечер. Дождь, не переставая, лил потоками с темно-серого, мрачного неба. Пенистые волны реки бились о крутой берег, на котором не видно было ни души.

Разбойничьи ватаги попрятались по избам и шалашам. Из обители изредка только доносился жалобный звук колокола, бившего часы.

В Мурашкине в просторных хоромах покойного воеводы собрались все разбойничьи набольшие.

Атаман Нечай, важно развалившись на лавке, покрытой богатым ковром, потягивал из серебряной стопки крепкий воеводский мед. На нем красовался богатый кафтан, облегавший некогда дебелые плечи воеводы Племянникова: От масляной лампы разливался по горнице тусклый свет. Кругом на лавках и табуретах сидели есаул, сотник, казацкие десятники; кто потягивал из чарки вино, кто дремал… Атаман Нечай вел с есаулом тихую беседу.

— А я тебе говорю, — настаивал есаул, — что надо до обительской казны добраться, — горстями золота да серебра наберем.

И он хрипло рассмеялся.

Атаман Нечай ненадолго задумался.

— Вот как бы Черноусенко подоспел, — заговорил он, — а то с этим мужичьем беда, никуда не годятся…