Из родной старины

— Тащи его скорей, чего смотрите! — загремел атаман Нечай. — Вздерните живо на осину ругателя…

Казаки с хохотом и шумом выволокли старика из горницы.

Тяжело дыша от гнева, атаман остановился перед Нелюбом.

— Упрям же ты, купецкое отродье!.. Ну, а я и того упрямее… Последний раз говорю, ведешь нас, али нет?

— Будь ты проклят, душегубец! — завопил Нелюб, порываясь к двери за отцом.

Атаман бешено топнул ногой об пол и коротко приказал:

— На осину!

Нелюба тоже вышвырнули из горницы. Долго отдувался и бранился атаман, пока опять не припал к воеводскому меду.

Есаул тоже повалился на лавку и замурлыкал казацкую песню.

Вдруг за окном раздались яростные крики и ругань. Послышалось отчаянное шлепанье по грязи и растерянные, испуганные голоса.

— Атаман, — отчаянно завопил молодой казак, врываясь в горницу, — парень-то убежал!.. Как его развязали, стали петлю готовить, он хлоп кулаком одного, другого, третьего, да через плетень и перемахнул…

Вскочил атаман с лавки и бросился на улицу.

— Кто упустил?.. Всех казню!

И началась атаманская расправа.

IV

Измена

Три дня отбивалась Желтоводская обитель от разинцев. Нелегко было отцу Пахомию ободрять да подгонять на бой своих трусливых защитников; к тому же зорким оком старый архимандрит заприметил, что многие неохотно шли на бой. Не раз видел отец Пахомий, как служки и богомольцы о чем-то тайно шептались.

На третий день отец-казначей доложил архимандриту, что монастырские бойцы решили перейти к казакам.

— Говор промеж них идет: «Зачем-де нам свою кровь попусту лить?.. Все равно обитель возьмут и нас изведут». — А пуще всего худо, отец-архимандрит, — добавил казначей, — что у нас в порохе недостача выходить: скоро, пожалуй, нечем и палить будет…

Ночь близилась к рассвету.

Удрученный и опечаленный сидел отец Пахомий в своей тесной келье. Прозорливыми духовными очами глядел он в будущее и не видел никакой надежды. О нижегородском воеводе не было ни слуху, ни духу. Говорил кто-то, что послан на помощь обители со стрельцами и рейтарами окольничий князь Щербатов, да вот и о нем не слышно… А мятежная сила растет себе да растет!

К атаману Нечаю пришел на помогу атаман Черноусенко; привез Волгой казаков тысячи полторы да еще три пушки…

Глубоко вздохнул старый архимандрит и обвел кругом усталыми очами.

Неугасимая лампада перед образом Спаса ясно светилась в большом киоте.

Пал старый монах перед образами и замер в горячей молитве. Долго лежал он ниц неподвижно, рассыпались его седые волосы по досчатому полу келии, и слышались только глубокие вздохи и тихий шепот.

Беззвучно отворилась дверь; в келию вступил старый, сгорбленный монах с восковой свечою в руке.

— Молись, молись, отец Пахомий! — произнес он старческим, дрожащим голосом, — немного ночи осталось, — близка погибель.

Архимандрит словно не слыхал этих слов, он молился.

Отцу Тихону перешло уже за сотню лет; был он славным пастырем и носил когда-то архиепископскую митру в богатом городе Симбирске; но, одряхлев, возжаждал он тихого покоя и уединенной молитвы; удалился он, оставив многолюдную паству, в укромную Желтоводскую обитель и жил там под началом архимандрита Пахомия отшельником и схимником.

Поднялся, наконец, отец Пахомий и удивленным взором взглянул на схимника.

— Почто покинул ты свое заточение, отец Тихон?

— Сердце сказало мне, что близок день судный. Многим принесет наступающий день мрак могильный…

И древний схимник опустился на колени перед образом.

Архимандрит закрыл глаза бледной рукой и задумался.

Кто-то тяжелой поступью подошел к двери, поспешно распахнул ее, и на пороге показался бледный, окровавленный человек.

— Нелюб! Откуда?! — крикнул отец Пахомий.

Молодой купец зашатался и упал на лавку; насилу-насилу отдышавшись, заговорил он хриплым, слабым голосом:

— Слава Пресвятой Троице, успел я к тебе добраться, святой отец! Три дня пролежал я в кустах, на берегу… Настигла меня пуля казацкая, как я через Волгу плыл; дополз до рыбацкого шалаша, — насилу отлежался… А только плохую я вам весть принес, отцы святые! Знаете вы или нет, что ваша рать на утро к Нечаю перейдет?

И Нелюб взглянул на старцев впалыми горящими глазами.

— Слыхал я про это, да не верил, — глухо вымолвил архимандрит.

— Истинно так, отец Пахомий! Я все доподлинно вызнал; как хоронился в шалаше, так нашел меня там посадский знакомый; выдать меня не выдал, а только поведал: скоро-де монастырю конец. Лукав атаман Нечай; послал он в обитель перебежчиков; соблазнили они монастырских людей лестью да уговорами, и вот увидите, что на утро будет!

Прошептал Нелюб последние слова, опустил голову и совсем помертвел.

— Да будет воля Господня! — медленно и важно произнес архимандрит.

За Нелюбом давно уже набралось в келию много молодых и старых монахов; в испуге перешептывались они друг с другом и передавали страшную весть.

— Идемте, братие, примем венец мученический! — вымолвил громким спокойным голосом архимандрит, поднимаясь со скамьи. — Кажись, светает… Помолимся в последний раз!

— Стой, архимандрит! Стойте, монахи! — нежданно раздался чей-то сильный, громкий голос.