Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Он улыбается своему отражению, отбрасывает назад светлую челку, закрывающую левый глаз. У Реми узкое, как у девушки, лицо, большой выпуклый лоб и огромные глаза, до того усталые, что кажется, будто они подкрашены. Как интересно ходить — Реми словно разом вырос и теперь он вровень с верхней полкой этажерки, на которую Раймонда ставит книги. Реми останавливается. Он и не подозревал, что окажется таким высоким. И таким худым. Пижама болтается точно на вешалке, будто под ней и нет никакого тела. «Папа в восемнадцать лет был, наверное, раза в четыре толще», — думает Реми. А уж дядя Робер… Впрочем, дядя Робер и на человека-то мало похож — настоящий дикарь: то кричит, то бранится, то хохочет, то ворчит. Можно себе представить его лицо, когда он узнает, что племянника вылечил какой-то шарлатан, гипнотизер, который сначала крестится, а затем дует на больного и делает пассы руками. Ведь у дяди своя религия — Наука! Реми продвигается еще на несколько шагов, но нужно перевести дух, восстановить силы: он хватается за оконную раму и немного наклоняется вперед, давая отдых ногам. Нынче утром все по-другому, все будто сияет: обнаженные платаны на проспекте Моцарта четко вырисовываются на фоне неба, во дворе гоняются друг за другом воробьи — то купаются в пыли, то вдруг разом шумной стайкой вспархивают на крышу оранжереи… Оранжерея! Реми считает по пальцам: вот уже девять лет, как он там не был. Врач — настоящий медик, которого пригласил дядя, — посчитал, что тяжелый влажный воздух этого помещения вреден для больного. Просто ему чем-то не нравилась оранжерея, как, впрочем, и дяде. Возможно даже, что именно дядя подал ему эту мысль: ведь оранжерею, такую необычную — тропические растения, лианы, фонтанчики, скамейки, затерявшиеся среди причудливой листвы, — построили так, как хотела мама… Реми еще крепче опирается на раму; челка покачивается перед полузакрытыми глазами. Он пытается представить себе мать, но может вспомнить лишь смутный силуэт, затерявшийся где-то среди теней прошлого. Все, что было до того несчастного случая, мало-помалу стирается из памяти. И все же Реми припоминает, что мама каждый день водила его в оранжерею. Да, на ней было белое платье с корсажем и кружевным воротником. Платье так и стоит перед глазами, но каково же лицо над этим воротником? Реми изо всех сил старается вспомнить, но тщетно… Он знает, что мать была блондинка, с таким же, как у него, выпуклым лбом… Ему видится хрупкая, изящная молодая женщина, но это лишь призрак, созданный фантазией, бесплотный и безжизненный. Как давно все это было! К тому же теперь прошлое уже ничего не значит. Воспоминания хороши для тех, кто обречен на неподвижность, кто прикован к постели или инвалидной коляске… А ведь его коляска, должно быть, стоит сейчас где-нибудь в гараже. Реми воспринимал ее без ненависти. Когда он, зябко съежившись под пледом, катил в ней по улице, люди оборачивались, смотрели ему вслед, и Реми ловил на себе полные сочувствия взгляды. Раймонда всегда старалась толкать коляску вперед как можно мягче — и у нее это прекрасно получалось! Неужто и в самом деле с прошлым теперь покончено? И больше не придется жалеть о том времени, когда… Реми оборачивается, оглядывает комнату: шнурок колокольчика у изголовья кровати, на кресле разложен костюм — его еще с вечера приготовила Клементина.