Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

— А стоит ли заниматься? — спрашивает Реми. — Уже полдень, сейчас отец приедет… А эта математика, сами знаете… с моей-то памятью… Вы целителю что-нибудь говорили о моей памяти? Я же ничего не запоминаю, так получается — честное слово, я не виноват… Я обязательно к нему схожу: у меня полно сокровенных мыслей, и хотелось бы с ним поделиться.

— Да, но ваш отец…

— Опять отец! — вскипает Реми, — Ну конечно, он меня любит и жертвует для меня всем; и между прочим, ему есть чем жертвовать. Но что ж я теперь — навеки в его власти, что ли?

— Замолчите!.. Вдруг Клементина услышит…

— И пусть слышит! Пусть даже передаст ему…

Ворота со скрипом открываются, и во двор неслышно въезжает длинный бежевый «хочкис». Реми успевает увидеть кусочек улицы: там в слабых солнечных лучах бесшумно снуют автомобили. Адриен выходит из машины, закрывает тяжелые створки ворот и запирает их на засов. Можно подумать, что средь бела дня сюда полезут воры!

— Я оставлю вас, — извиняется Раймонда.

Но Реми не слышит, как она уходит; он смотрит в окно: отец помогает дяде Роберу вылезти из машины. Они, как всегда, о чем-то спорят; кажется, они вообще спорят дни напролет. Дядя, конечно же, при портфеле и, едва выбравшись из машины, стучит по портфелю ладонью — судя по всему, что-то доказывает, ведь там все его доказательства: цифры и расчеты. Ничему другому он не верит. Даже за обедом продолжатся бесконечные подсчеты — дядя достанет записную книжку, ручку, отодвинет в сторону тарелки и бокалы и начнет доказывать, что… Реми встает. Да ну их всех к черту! Надо удрать, сменить обстановку! Но чего ради остается в этом доме Раймонда? В конце концов, ей всего двадцать шесть и вокруг предостаточно семей, где всегда понадобится гувернантка, да еще умеющая ухаживать за больными… В передней слышен густой, с придыханием, дядин голос. Дяде вечно приходится догонять брата, а тот любит ходить быстро, широким шагом. В глубине души братья слегка недолюбливают друг друга. Реми закуривает сигарету и, приосанившись, опирается на камин, поскольку еще ощущает себя слабым и уязвимым. Но внимание — они уже на пороге.

— Здравствуйте, дядюшка! Ну как нынче ваши дела?

До чего у дяди смешной вид: пышные усы как у овернца, пухлые мертвенно-бледные щеки подрагивают в такт шагам. Он останавливается перед Реми и, чуть наклонив голову, недоверчиво смотрит на него:

— Ну-ка пройдись!.. Посмотрим…

Реми небрежно прохаживается, резким движением отбрасывает со лба челку, наблюдает за отцом: тот немного бледен, на лице — то же выражение благоговейного ужаса, что и у Клементины.

— Да… потрясающе! — изумляется дядя. — И ты совсем ничего не ощущаешь? Тебе нисколько не трудно? Пройдись-ка до окна, мы еще на тебя посмотрим.

Нахмурив брови, дядя будто бы силится разгадать, нет ли тут какого-то фокуса. Он вытирает платком лысину и строго смотрит на брата:

— Как он этого добился?

— Делал пассы… руками… вдоль всей ноги.

— А никакими лучами не воздействовал?

— Нет. Минут через пять просто сказал: «Все. Можете ходить».

— Предположим. Ну а… эффект будет устойчивый?

— Он говорит, что да.

— Ну вот! Тоже мне: «Говорит, что да»! «Говорит»! Ладно, хорошо… Если ты доверяешь таким людям… А какие лекарства он прописал?

— Никаких. Побольше двигаться, бывать на свежем воздухе. Вот я и хочу отправить Реми в имение: там он сможет гулять в парке.

— А ты не боишься, что там… — Но, спохватившись, дядя умолкает и тут же продолжает с наигранной веселостью — Ну что ж! Все чудесно, все чудесно! Может, и мне сходить к этому вашему целителю, посоветоваться насчет астмы?

Он хохочет и подмигивает брату:

— Увы, но я немножко из другого теста, со мной чудесного исцеления не получится: я же в эти штуки не верю… А он дорого взял?

— Он вообще денег не берет; говорит — не имеет права наживаться на том, что дано ему природой.

— Э-э, да он еще и чокнутый! — замечает дядя и, пораженный внезапной мыслью, добавляет, понизив голос: — А ты, надеюсь, не вздумал ему рассказать о..? Как знать?..

— Прошу тебя, Робер, перестань.

— Ну хорошо, хорошо… Не буду… Что ж, дети мои, очень рад за вас! Послушай, Этьен, это надо спрыснуть, а?

Не дожидаясь ответа, дядя скрывается в столовой, и оттуда вскоре раздается звон бокалов. Реми подходит ближе к отцу — теперь они почти одного роста. Отец держится натянуто, у него какой-то отсутствующий вид. У Реми возникает глупое желание по-мужски крепко пожать отцу руку, задержать ее в своих ладонях, чтобы исчезло то невидимое препятствие, которое разделяет отца и сына сильнее всяких стен.

— Папа…

— Что?

Но Реми уже не смеет. Он будто деревенеет и отворачивается.

Возвращается дядя, он несет поднос с бокалами:

— Черт побери, Реми! Ты ведь теперь у нас мужчина, так что давай открывай бутылку! Этот кудесник, кажется, не запретил тебе выпивать? Ну, будем… за ваше здоровье… Бедный мой Этьен, пусть у тебя хоть здесь все образуется.

— Значит, решено? Ты нас покидаешь? — тихо спрашивает Этьен Вобрэ.