Из тупика

– Ну, а тебя я давно искал! – крикнул он человеку с голубым стеклянным глазом. – Ты мне давно уже светишь. Теперь, Контра, крышка вот с такими гвоздями вышла..

И снова посмотрел на Небольсина.

– Да поднимите же его! – велел.

Подошли два чекиста, взяли за локти. Вздернули от земли:

– Стоишь, молоток со шпалой?

– Стою, – по-детски улыбнулся Небольсин и снова сел.

– Ну пусть посидит… не мешайте ему, – велел Спиридонов. Потом, когда возвращались они с этой проклятой поляны, Иван Дмитриевич сказал:

– Ну, Константиныч, понял теперь, каково быть в нашей шкуре? Ты думал небось так: ладно, мол, стану большевиком… Вот и стал им! Еще «мама» сказать не успел, как тебя в галстук продели и завязали… То-то, брат!

– Спасибо вам, – прошептал Небольсин, еще слабый от пережитого на поляне ужаса.

– Погоди благодарить, – продолжал Спиридонов мечтательно, – возьмем Мурманск, посадим тебя обратно в конторе на дистанции, оденем, накормим, жалованье получишь, меня на выпивку позовешь, вот тогда и скажешь: спасибо! А сейчас… за что же спасибо-то говорить? – И взял за руку. – Константиныч, – попросил мягко, – ты уж не сердись, что я тебя такою приманкой на щуку выпустил. Я сразу, как ты мне вчера сказал, подумал: тут дело нечистое. И решил, что тебя надо спасать… С хорошим человеком – и я хороший, а со сволочью – я и сам первая сволочь! – Нагнулся и поднял галошу: – Твое колесо?

– Мое…

– Чего же ты? Раскидался тут… Своих вещей не бережешь!

* * *

Песошников выглянул в окно паровозной будки. Тулома кидалась в камнях, вся белая от пены; вдалеке уже разливалось, тягуче и серебристо, словно ртуть, стекло Кольского залива. Гугукнув трижды, машинист сбавил ход, и на подножку будки вскочил Безменов.

– Порядок, – сказал он.

– Под углем в тендере, – показал ему Песошников. – Когда соскакивать будешь?

– На седьмой версте.

– Ладно.

Павел вытянул из тендера чемодан, грязный от угля.

– Сколько здесь? – спросил.

– Не считал. Так передали. Прямо из Питера.

– Тяжелый. Кажется, много. Подозрительно выйдет.

– Извернись. Стань вором. Все воруют здесь. Будешь честным – сочтут за большевика и посадят…

Именно так и понял Безменова проходимец Брамсон, возглавлявший на Мурмане отделение Архангельской эмиссионной кассы.

– Ого! – удивился он, меняя рухлядь старых денег на фунты стерлингов. – Обзавелся ты крепко… Смотри, Безменов, как бы до Эллена не дошло: он тебя налогом обложит!

Уложив фунты в чемодан, Павел вечером, когда стемнело, вышел далеко в тундру – за кладбище. Выкопал там яму, зарыл деньги и отметил это место камушком, а сверху надломил ветку. Он не спрашивал никого – зачем это делается? Приказано из Центра обменять на фунты – он обменял. Точно по курсу! Но Безменов догадывался, что скоро экономическую блокаду республики прорвет, надо будет торговать, надо посылать за границу первые дипломатические миссии, а валюта для этого уже имеется…

В подполье Мурманска (где еще не выветрился из бараков дух Ветлинского, Юрьева и Басалаго) вдруг заговорили о восстании.

Как заговорили? Ну, конечно же, не на митингах.

Люди были теперь ученые, слов даром не бросали, чтобы ветер не унес их в даль Кольского залива, как унес он немало громких фраз в году семнадцатом и позже: все они растаяли над океаном. Теперь собирались тайком, с опаской, по условному паролю, по стуку в двери – особому. И людей отбирали, как ювелир камешки: увидели тебя хоть раз пьяным – все, отвались в сторону, ты уже для партии не нужен. Дело тут такое: ходили по самому лезвию, у каждого только два глаза, а вокруг – сотни глаз. Теперь, когда англичане ушли с Мурмана, можно подумать и о восстании…

Пора! И сообща решили: декабрь! Всё в декабре!

А за Шанхай-городом всеми красками, словно ярмарка, расцветилась шумливая, нетрезвая барахолка. Те, на ком рубашка горела, давно упаковались. А чего не увезти с собой – продавали по дешевке. Каратыгин тщетно сбывал свой катер; можно было даже паровоз купить с вагонами; какой-то каперанг предлагал из-под полы корабельное орудие; пулемет стоил так дешево, что не верилось, – всего пять рублей; патроны просто под ногами валялись… Безменов заметил, что на толкучке совсем не было книг. Ни одной книжки! Книги – это нечто устойчивое, приходящее только с миром, когда уют и покой в домах, когда человек сыт и спокоен, – вот тогда он вечером садится возле огня, гладит кошку и с любовью раскрывает книгу. Это – волшебные минуты!

Да какие там, к черту, книги на Мурмане! Прожрать, пропить, в лучшем случае тряпку на себя новую повесить – вот и вся забота. Даже газет не скопилось на Мурмане, хотя Ванька Кладов три раза в неделю клеил по заборам свой «Мурманский вестник»…

Ванька Кладов, конечно, тут же вертелся в толпе, словно угорь. Погоны мичмана – золотистые – уныло висли на его покатых плечах. Заметил Безменова и разлетелся с улыбкой.

– Здорово, – сказал приятельски. – Ты чего это, говорят, красную звезду на красный крест переделал?

– Заходи, – ответил Безменов, а сердце уже екнуло. – Новая партия подштанников прибыла.. Хочешь? Полотняные.

– А чем возьмешь? – спросил Кладов.