Избранное

Остановись, мгновенье!

И лился с неба нежный свет,

И хоры ангельские пели,

И люди быстро обнаглели:

Твори, что хочешь, — смерти нет!

Иной до смерти выпивал,

Но жил, подлец, не умирал,

Другой в пролёты прыгал всяко-разно,

А третьего душил сосед,

А тот — его. Ну, словом, все

Добро и зло творили безнаказно.

И тот, кто никогда не знал

Ни драк, ни ссор, ни споров,

Теперь свой голос поднимал,

Как колья от заборов,—

Он торопливо вынимал

Из мокрых мостовых булыжник,

А прежде он был тихий книжник

И зло с насильем презирал.

Кругом никто не умирал,

И тот, кто раньше понимал

Смерть как награду или избавленье,

Тот бить стремился наповал,

А сам при этом напевал,

Что, дескать, помнит чудное мгновенье.

Какой-то бравый генерал,

Из зависти к военным хунтам,

Весь день с запасом бомб летал

Над мирным населённым пунктом.

Перед возмездьем не раскис

С поличным пойманный шпион —

Он с ядом ампулу разгрыз,

Но лишь язык порезал он.

Вот так по нашим городам

Без крови, пыток, личных драм

Катился день, как камнепад в ущелье.

Всем сразу славно стало жить, —

Боюсь, их не остановить,

Когда внезапно кончится веселье.

Ученый мир — так весь воспрял,

И врач, науки ради,

На людях яды проверял,

И без противоядий.

Ну и, конечно, был погром —

Резвилась правящая клика.

Но все от мала до велика

Живут, — все кончилось добром.

Самоубийц, числом до ста,

Сгоняли танками с моста,

Повесившихся — скопом оживляли.

Фортуну — вон из колеса!

Да! День без смерти удался —

Застрельщики, ликуя, пировали.

Но вдруг глашатай весть разнес

Уже к концу банкета,

Что торжество не удалось,

Что кто-то умер где-то

В тишайшем уголке Земли,

Где спят и страсти, и стихии,

Куда добраться не смогли

Реаниматоры лихие.

Кто смог дерзнуть, кто смел посметь,

И как уговорил он смерть?

Ей дали взятку — смерть не на работе.

Недоглядели, хоть реви,—

Он просто умер от любви.

На взлёте умер он, на верхней ноте.

[1976]

НЕВИДАННЫЙ ДОСЕЛЕ

Лихие карбонарии,

Закушав водку килечкой,

Спешат в свои подполия

Налаживать борьбу,

А я лежу в гербарии,

К доске пришпилен шпилечкой,

И пальцами до боли я

По дереву скребу.

Корячусь я на гвоздике,

Но не меняю позы.

Кругом жуки-навозники

И мелкие стрекозы,

По детству мне знакомые —

Ловил я их, копал,

Давил, но в насекомые

И сам теперь попал.

Под всеми экспонатами

Эмалевые планочки.

Всё строго по-научному —

Указан класс и вид.

Я с этими ребятами

Лежал в стеклянной баночке,

Дрались мы — это к лучшему, —

Узнал, кто ядовит.

Я представляю мысленно

Себя в большой постели,

Но подо мной написано:

«Невиданный доселе».

Я «homo» был читающий,

Я сапиенсом был.

Мой класс — млекопитающий,

А вид… уже забыл.

В лицо ль мне дуло, в спину ли,

В бушлате или в робе я —

Тянулся, кровью крашенный,

Как звали, к шалашу.

И на тебе — задвинули

В наглядные пособия.

Я злой и ошарашенный

На стеночке вишу.

Оформлен, как на выданье,

Стыжусь, как ученица.

Жужжат шмели солидные,

Что надо подчиниться.

А бабочки хихикают

На странный экспонат,

Личинки мерзко хмыкают,

И куколки язвят.

Ко мне с опаской движутся

Мои собратья прежние

Двуногие, разумные —

Два пишут — три в уме.

Они пропишут ижицу —

Глаза у них не нежные.

Один брезгливо ткнул в меня

И вывел резюме:

«С ним не были налажены

Контакты, и не ждем их.

Вот потому он, гражданы,

Лежит у насекомых.

Мышленье в нём не развито,

И вечно с ним ЧП,

А здесь он может разве что

Вертеться на пупе».

Берут они не круто ли?

Меня нашли не во поле.

Ошибка это глупая,

Увидится изъян,

Накажут тех, кто спутали,

Заставят, чтоб откнопили,

И попаду в подгруппу я

Хотя бы обезьян.

Но не ошибка, — акция

Свершилась надо мною,

Чтоб начал пресмыкаться я

Вниз пузом, вверх спиною.

Вот и лежу расхристанный,

Разыгранный вничью,

Намеренно причисленный

К ползучему жучью.

А может, все провертится

И соусом приправится,—

В конце концов, ведь досочка

Не плаха, говорят,—

Всё слюбится да стерпится…

Мне даже стали нравиться

Молоденькая осочка

И кокон-шелкопряд.

Да! Мне приятно с осами —

От них не пахнет псиной,

Средь них бывают особи

И с талией осиной.

И, кстати, вдруг из коконов

Родится что-нибудь

Такое, что из локонов

И что имеет грудь?

Червяк со мной не кланится,

А оводы со слепнями

Питают отвращение

К навозной голытьбе,

Чванливые созданьица

Довольствуются сплетнями,

А мне нужны общения

С подобными себе.

Пригрел сверчка-дистрофика —

Блоха сболтнула, гнида,

И глядь — два тёртых клопика

Из третьего подвида.

Сверчок полузадушенный

Вполсилы свиристел,

Но за покой нарушенный

На два гвоздочка сел.

Паук на мозг мой зарится,

Клопы кишат — нет роздыха,

Невестой хороводится

Красивая оса.

Пусть что-нибудь заварится,

А там — хоть на три гвоздика,

А с трех гвоздей, как водится,

Дорога в небеса.

В мозгу моём нахмуренном

Страх льётся по морщинам.

Мне будет шершень шурином,

А что ж мне будет сыном?

Я не желаю, право же,

Чтоб трутень был мне тесть.

Пора уже, пора уже

Напрячься и воскресть.

Когда в живых нас тыкали

Булавочками колкими, —

Махали пчёлы крыльями,

Пищали муравьи,—

Мы вместе горе мыкали,

Все проткнуты иголками!..

Забудем же, кем были мы,

Товарищи мои!

Заносчивый немного я,

Но в горле горечь комом.

Поймите — я, двуногое,

Попало к насекомым!

Но кто спасёт нас, выручит,

Кто снимет нас с доски?

За мною! Прочь со шпилечек,

Сограждане-жуки!

И — как всегда в истории —