Счастлив, покуда пьёшь, но только губы отнял –И судорога жажды пересечёт гортань,И воздух станет злым, назойливым и плотным,Как занавес, укрывший последнюю из тайн.Счастлив, покуда пьёшь, но тьма на дне стакана,На дне любого сна, на дне любого дня,И смотришь на людей беспомощно и странно:Мне страшно, мне темно, окликните меня!«На самом донышке тоски…»
На самом донышке тоски –Такая каменная горечь!Её последние глоткиУсилием по жилам гонишь,Как будто пробивая штрекВ глубинах древнего базальта.И дольше века длится век,Но кончится, пожалуй, завтра.Неуловимая, как страх,Она удерживает слепо:Спасибо, что на всех пирахДовольно было корки хлеба,Спасибо, что была со мной,Храня рукой неуследимойОт душной похоти земнойИ пошлости непобедимой.«Дитя или книгу лелеешь – тревога одна…»
Дитя или книгу лелеешь – тревога одна:Господь сохрани!Все радости свыше, а нам остаётся винаЗа смутные дни.Из радости лепится утро, из горечи – тьма,А дело к зиме,И время сплетается, будто рябая тесьма,И крест на тесьме.Казалось, что медный, которым крестили в слезах,Ан нет – золотой.Мы служим любви, а запроданы силе за страхКакой-то бедой.Дитя или книгу лелеешь – твердишь наугадОбветренным ртом:«Я всё отдаю, потому что несметно богат», –И плачешь потом.«Стояла ночь – зелёная вода…»
Стояла ночь – зелёная вода.Я слушала невнятный шёпот крови.И неотступно, словно невода,Метанье звёзд преследовали кроны.Я распахнула в глубину окно:Струилась кровь, и речь её звучала,Как будто бы стекавшая на дно,В магическое, зыбкое начало.Я знаю всё, что я хочу сказать.Но речь её была такая мука,Что никакою силой не связатьМогучий ток неведомого звука.Зеркало
Умножая свет,Отмеряя мрак,Сторожишь запретЗапредельных врат.Расстоянье длишь,Как душа – вину,Открываясь лишьВ эту сторону.Ночью вдалекеГрянет пёсий вой.Со свечой в рукеВстану пред тобой.На себя взгляну:Шаль скользит с плеча.По ту сторонуНе горит свеча.Там январский лёдЗастилает мглу,Там дыханье льнётК мёрзлому стеклу,Там дитя увидеть пытается:Что за свет во поле скитается?«Ты знаешь, я давно устала…»